Судьбы водят хоровод

– Стопроцентной гарантии этот тест не дает, но вероятность около девяноста восьми процентов. Можно сказать, что точно.

Галка плохо помнила, как дошла до дома. Почему-то дала круг, чтобы не проходить мимо детской площадки, на которой играли здоровые дети. Но дети были всюду. Они шли с ранцами из школы, тянули мамаш в сторону киоска мороженого. Всюду сплошные дети. Никогда раньше Галка не видела так много детей. Огромный мир здоровых детей, где нет места ее сыну. Галка знала, что будет непременно сын. Сын-дурачок.

Дома она выла, как по мертвому. Пошли к черту все эти умники с добрыми глазами, которые воркуют про то, что хромосома роли не играет, что солнечные дети приносят особую радость. Галка ненавидела в эти минуты весь мир за его коварную несправедливость. Ведь она не пила, не курила, за всю жизнь два раза болела то ли гриппом, то ли ангиной. Она так честно любила своего еще не родившегося малыша, так ярко мечтала о нем, так ясно представляла себе, как она и он будут тереться носиками и повизгивать от восторга. Валерка был в этой картине мира где-то сбоку. Сам виноват со своей рыбалкой. В свои мечты Галка его не особо впускала.

И вдруг такое. Мир рухнул. Галка хотела только одного: чтобы он рухнул буквально. Чтобы потолок придавил ее, чтобы бетонная плита размазала ее, чтобы не жить, чтобы не рожать такое.

Она не слышала, как с рыбалки вернулся Валерка. Он вошел в комнату и встал у дверного косяка, растерянный и бледный, боясь спросить, в чем дело. Только смотрел на воющую Галку и моргал.

А она почему-то в этот момент возненавидела его. Как будто он проморгал их ребенка, упустил его из-за своей рыбалки, и теперь по его вине малыш превратился в дауна. Она выплевывала ему в лицо слова про то, что их ждет сын-дурачок, что она умрет, что очень хочет умереть, что она больше не может терпеть этот гадский несправедливый мир.

Валерка молчал, только как-то рвано хватал воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Потом подошел, обхватил жену руками и начал покачивать, как маленькую. И только шептал:

– Тихо, тихо…

И вздрагивал. Галка подумала, что он плачет, хотела задрать голову, чтобы проверить это, но не могла. Он крепко обхватил ее и держал, прижав к груди, не позволяя поднять голову. И только вздрагивал, вздрагивал. Галка притихла, прислонившись к Валерке, как к опоре. Так, стоя, и провалилась в какое-то забытье.

Сколько они так простояли, она не знала. Может, пару минут, может, несколько дней. Галка отказывалась принимать мир прежним, с его обычными шкалами времени, с его обычными чувствами. Все потонуло в ее страдании.

Она отлипла от мужа и как-то бесцветно сказала:

– Ужинать будешь?

Он промолчал.

– А я поем, мне завтра натощак кровь сдавать.

– Зачем? – В голосе Валерки прорезалась надежда. – Перепроверять будут?

– Нет, у них сомнений нет, говорят, почти сто процентов вероятности… Господи, да что же это?

И она опять заплакала.

– Зачем тогда кровь сдавать? – прохрипел Валерка.

– Для аборта. В больницу не берут, если на СПИД не сдашь.

– Какого аборта?

– Обычного. – Галка уже рыдала. – Последняя неделя, когда еще могут сделать.

Валерка вдруг напрягся. Он взял жену за плечи и мягко, но ощутимо потряс ее.

– Даже не думай! – твердо сказал он. – Ребенок уже есть. Что мы с тобой, одного дауна не прокормим?

Глаза его просохли. В них огромной дырой зияла боль. Но Галку поразило, что у этой боли не было налета паники, ненависти к миру за его коварство. Валерка шатался, но стоял на ногах, он держал удар. И Галка почувствовала в себе силы устоять, если рядом будет он. Такой немногословный, шальной рыболов.

Больше они на эту тему не говорили. Как будто вступили в молчаливый сговор не напоминать друг другу о том, что их ждет. Но каждый знал про другого, что мысль о сыне-дауне не уходит ни на минуту. Валерка только перестал скупать разные книжки, обещающие сделать из ребенка вундеркинда. А те, что купил прежде, куда-то тихо пропали, испарились.

Галка жила, заранее приучая себя к новой роли. Купила немаркую скатерть, постелила, кухня приобрела траурный вид. Валерка ничего не сказал. Но по тому, как он погладил скатерть чуть дрогнувшей рукой, стало ясно, что он все понял. Да, это была скатерть, рассчитанная на то, что долгие годы по ней будут размазывать кашу. Долгие годы выливать компот. Долгие годы на скатерть будут плевать и тыкать в нее вилкой. Хотя, наверное, вилку такому ребенку нельзя давать…

Единственным живым щитом для сползания семьи в полное отчаяние был Валерка. Иногда Галке даже казалось, что он забыл о том, что их ждет. Он готовил беременной жене свежевыжатый сок, резал на дольки яблоки, подтыкал плед. Он вообще вел себя так, будто ничего особенного не происходит. Галке казалось, что это эмоциональная ущербность, что ему просто природой не отпущено умение страдать так глубоко, как страдает она.

Но однажды ночью она проснулась. Мужа рядом не было. Не зажигая свет, она побрела на кухню. Валерка стоял около окна, прижав к лицу ладони, и тихонько подвывал. Это было так жутко, что она не решилась подойти. Ушла и притворилась спящей.