Суета и смятение

Он познакомился со своими деятельными согражданами. Некоторые из них, как правило, потомки первопоселенцев, показались Биббзу сердечными малыми, динозаврами ушедшей эпохи добрососедства; также ему встречались — особенно среди оптовых торговцев и фабрикантов — люди «кристальной честности»; иногда попадались те, кто заслужил уважение жертвами ради доброго имени; многие отличались щедростью и более благородного характера. Там и тут он сталкивался с книжниками, посвящавшими любую редко выпадающую свободную минуту чтению; были и музыканты — из немецких семей. Но все они вместе с остальными поклонялись Величине и Росту, каждый работал ради себя и благ, которые он извлечет из трудов. Объединенные общей верой, они воздавали осанну своему божеству.

Почти все без разбора почитали служение высшей жизненной ценностью, за исключением важных, но кратковременных эпизодов, связанных с тяжелыми болезнями супруги или ребенка. Для «расслабления» некоторые служители прибегали к гольфу; кое-кто рыбачил; были и те, что посещали «представления» — смесь из ребяческого и негроидного юмора, чулок и оглушительной музыки; кто-то временами уходил в загул, кто-то путешествовал, кто-то играл в карты, а иные не делали ничего. Верховные жрецы бдительно следили, чтобы «расслабление» не влияло на службу. Стоило человеку отвлечься на что-то помимо трудов, как он тут же оказывался под наблюдением; его кредит доверия снижался, что было подобно смерти. Рвение старых служителей не уступало рвению молодых; миллион стремился расти не меньше, чем тысяча; все гнули спины, что в семьдесят, что в семнадцать. Каждый боролся за выживание, и больше всех старались старые жрецы — самые осторожные, самые ловкие, самые опасные. Биббз быстро научился остерегаться их: держи ухо востро и опасайся паучьих тенёт!

Вокруг самого храма толпились мошенники, и воры, и жулики, и живоглоты, негодяи хитрые и негодяи наглые, но Биббз, однажды столкнувшись с ними, перестал их остерегаться, увидев их слабину, к тому же у него имелся неплохой проводник. Иногда, как он узнал, эти типы бывали полезны; многие из них выступали посредниками там, где бизнес соприкасался с политикой. Биббз также усвоил, что пивоварни, транспортные компании, банки и иные предприятия сражаются друг с другом за политический контроль над городом. Он обнаружил, что пресса растеряла былое влияние на общество; люди знающие смотрели на нее с ехидной ухмылкой, не сомневаясь, что журналисты, как адвокаты, либо охотно продаются, либо являются глашатаями личных амбиций собственников газет. Власть над городом принадлежала не им, а тем, кто легко наделял толпы чернокожих деньгами на выпивку и не скупился на другие дары. Прибыль распределялась по возможности честно среди многих, если только они оказывались полезны победившей стороне. Отдельные деятели и организации получали многочисленные награды, но ожидалось, что они еще не раз проявят себя во славу города, и, конечно, некоторые из них честно и преданно работали во имя общественных благ.

Биббз никогда доселе не интересовался ничем подобным. И эти простые истины, столь привычные всякому, поначалу огорошили его, и вдруг, на миг позабыв, что с литературой покончено, он представил, какой памфлет мог бы выйти из-под его пера, если бы он знал обо всем раньше и собрался лишь описать происходящее! Однако больше всего его поражал ярый и искренний патриотизм. Он слышал лозунги отовсюду, они просачивались изо всех щелей; школьник-первоклашка усваивал их мгновенно, даже если его родители только-только прибыли из Венгрии и по-английски он мог пробормотать пару-тройку слов. На каждом углу люди кричали о власти, размере, богатстве и росте города. Они твердили, что здесь живет лучший, отборнейший, сильнейший, Величайший народ на земле. Для них не существовало авторитетов — да они и не были им нужны: народ славил сам себя. А если бы кто-то посмел поставить под сомнение его величие или намекнул, что есть что-то, в чем горожане не превосходят других или даже уступают им, то никто не стал бы тратить время, проверяя правоту критика: они бы накинулись на него, и затравили, и прокляли, потому что обладали чувствительной натурой. Итак, Биббз, изучив их повадки и приспособившись к ним, принялся внимать гласу народному и служить Величию и Величине заодно со всеми. Ибо глас народа — глас Божий.

* * *

Шеридан отвел комнату по соседству с собой под кабинет сына, и дверь между ними всегда оставалась открытой: это отец настоял на такой задушевности. Как-то февральским утром, когда Биббз был один, Шеридан вошел к нему с листками напечатанных на машинке документов.

— Биббз, — сказал он, — вот не хотел я так часто с тобой ругаться, потому что каждый раз мне приходится жалеть об этом, но, ради бога, объясни, зачем ты накупил этой железной рухляди?

Биббз выпрямился.

— Потому что цена ей тысяча сто пятьдесят пять долларов. Всего лишь только.

— Ладно, но она и тысячи ста пятидесяти пяти центов не стоит. Сам разве не знаешь? Не понимаю, зачем ты это затеял. Совершенно дохлый номер!