Сукины дети

На краю ножа

Сколько прошло? День, два? Неделя? Месяц? Время для Лины отсутствовало, она не ощущала утро, обед, вечер, ночь — всё для неё было временем пыток; в аду часов не было.

Лине становилось всё хуже. Она окончательно перестала выходить на улицу, перестала спать и есть. Время казалось неважным, дни летели, а она их вовсе не замечала. Всё, что Лина делала — смотрела с холодного промершего балкона на ужасы города. Столько собак она не видела никогда в жизни. Их просто было не сосчитать. Они почему-то толпились возле её двора, умирали там же, и всегда она слышала их лай. Такой далёкий, но близкий её сердцу. Печальный лай замерзающей собаки, которая умоляла на своем собачьем спасти её от смерти, она срывала голос и почти орала как резанная свинья.

Собака исхудавшая, голодная и остывающая, кидалась в ноги людям. Но те проходили мимо. Они просто проходили. Но она, гонимая ужасом смерти, искала спасенье в чьих-то теплых руках. Сердце Лины разрывалось — она понимала, собака умрет скоро. И таких особей было много, они все искали себе убежище и пропитание. Но все они заперты в городе гнилых людей и голодных собак. Им всем суждено умереть в конце концов, так… почему бы не умереть сейчас, чтобы не видеть всего этого?

Руки её постоянно были холодными, её преследовали тремор, жуткие головные боли. Полностью седая голова говорила ей лишь о том, как она стара. Хоть она и по-прежнему глупая девочка двадцати трёх лет, она себя ощущала старухой. Настолько старой, что мир уже казался нестрашным.

Синяки, мешки под уставшими глазами добавляли ей возраста, да и весь этот стресс не остался незамеченным организмом. Она уже не могла плакать, хоть и хотела. Внутри неё был какой-то барьер, и от того становилось все хуже. Вся её жизнь стала напоминать какую-то грустную и скучную однообразную мелодию, которая играла уже так долго, что она успела надоесть настолько, что хотелось вместо этой мелодии слышать бесконечную тишину. Наконец услышать молчание, обрести покой, отключить разум и чувства, наконец стать просто телом. Ей хотелось хоть на секунду побыть кем-то или чем-то другим, чтобы хоть на секунду почувствовать облегчение, чтобы наконец хоть на секунду понять, что все не так уж и плохо. Но этого чуда не происходило, как бы она не просила у Бога. Он то ли намеренно игнорировал её, то ли просто не слышал. А сколько ещё обречённых душ взмаливают Бога о покое? Их просто не услышат в этой веренице, в этом многоголосье. Нет, не услышат.

Неужели кто-то чувствует себя не чужим? Ей было чуждо понимать, что люди не ощущали себя одинокими, находясь среди людей, что они не думали ни о чем том, о чем думает Лина круглые сутки. Люди были такими поверхностными, как будто и не обладали разумом. Она была будто проклята вечно тосковать и быть одной на всём свете. Лина была просто не нужна никому, а Лине не нужен никто. Она просто была лишней, неудачным дублем, который забыли вырезали. Тяжело было понимать, что на самом деле хуже и не может быть. Даже если отрежут ноги и запрут в сыром подвале. Нет, хуже быть не может.

А что будет, если Лина продолжит жить так, весь день проводя на балконе, а ночью смотря на потолок? Ей хотелось плакать лишь об одной мысли о её дальнейшей жизни. Лина больше не нуждалась в человеческом счастье. На этом свете её ничего не держало, и, каждый раз ловя себя на мысли о самоубийстве, она нервно смеялась. Она всеми путями обходила эти мысли, но они неизбежны. И, хоть она и пыталась жить, Лина понимала, что её конец близок. Зачем?.. Зачем же жить, если не может быть лучше? Подводя итоги, Лина понимала, что её жизнь такая глупая и короткая, хотелось плакать.

Но опять она не успевает окунуться в свои мысли, ведь слышит два щелчка, а после хлопок двери. Пришел Нисон с работы, он зашёл ещё в магазин и купил конфеты в жёлтой обёртке, которые так когда-то любила Лина. Сейчас она едва ли могла питаться — кусок не лез в горло. Она слышала как шуршит пакет, и как он раздевается. Лина, на слабых ногах, идёт к нему, и видит, как он протягивает ей пакетик. А в них красочные обертки конфет. Лина смотрит не на них, а на Нисона. Она кричит молча о том, что всё это было зря, но он не понимает.

— Ты как? — Нисон грустно смотрит себе под ноги, стараясь не смотреть на Лину. — Как себя чувствуешь?

— Не знаю, — она не совсем понимала, кто стоит перед ней, — наверное, мне лучше, — пожимает плечами и понимает, что сходит с ума. Она лишь хотела больше не слышать разговор Нисона отдельно от его губ. Она видела движение его рта, но звук казался будто наложенным, будто Лина слышала его по-настоящему, а вот смотрела на видео с ним.

— Ты… так похудела, уж совсем все плохо с тобой, Лина, — её имя он всегда нежно растягивал, так у него это всегда получалось искренне, но сейчас это звучало так наигранно, что Лине казалось, будто сейчас перед ней стояла подделка Нисона.

— Наверное, — она соглашается, хотя понятия не имела, насколько сильно был плох её внешний вид.