Сумерки Бога, или Кухонные астронавты

Свойства патриархально-военной культуры.

1. Культ войны и насилия.

Патриархально-военная культура не может поддерживать мир; если вдруг не останется внешних врагов, она тут же начнет поиск внутренних. Она не существует без образа врага, а значит, не существует без ненависти. Социальную стабильность традиционная культура обеспечивает только через парадигму «осажденной крепости» или миф о некоем экзистенциальном антагонисте, борьба с которым является целью существования.

Насилие как мерило истины: кто сильнее – тот и прав; отсюда рудиментарное стремление доказывать кулаками неправоту собеседника. Способность набить морду есть критерий и ума, и достоинства, и ценности личности. В ответ на любые аргументы противников традиционная культура предлагает террор, ибо вести дискуссию не в состоянии. Историческое величие государства или народа измеряется степенью ужаса, который они наводили на врагов, обширностью завоеваний и масштабностью военных побед.

Некоторые считают такое положение дел нормой. Им приятно думать, что драка за нож в грязи – единственно возможная форма существования человечества, и только окончательная победа условных «наших» может изменить дело. Гордость принадлежности к этим «нашим» компенсирует острое чувство социальной и интеллектуальной ущербности.

Егор пришел через день, был немного смущен и вместо вафельных трубочек принес какое-то безглютеновое веганское печенье. Я сдержал свое иносказательное обещание и более не высказывался ни о природе власти, ни о застарелой болезни войны, ни об архаической военной культуре, которая здесь и в двадцатых годах двадцать первого века определяет глобальные политические инициативы ровно так же, как это было и тысячу, и пятьсот, и сто лет назад. Никак не могу привыкнуть к этому, Нина; все равно, как если бы тут сегодня, после вполне цивильного совещания в переговорной с панорамными окнами, руководителей направлений с низким показателем по KPI сварили бы в кипящем масле на корпоративной парковке, прямо в часах и костюмах. Или почившего главу корпорации сожгли бы вместе с его стометровой яхтой, нагрузив ее всеми бывшими женами и нынешними содержанками, о чем со смесью напускной скорби и нескрываемого восхищения написали бы светские блогеры. Хотя не знаю, может, и такое тут практикуется, не удивлюсь.

Егор тоже к опасным темам не возвращался: наверное, Оксана и с ним провела беседу про материал для статьи. Он только спросил однажды:

– Дед, а когда разошлись наши пути?

– В августе 1945 года, – ответил я. – У нас не было атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки.

Это была самая ранняя точка расхождения до того синхронных исторических процессов, которую мне удалось обнаружить. Я не уверен, не происходило ли до этого менее заметных, но не менее важных событий, скрытых от взгляда поверхностного наблюдателя покровом времен, и не умею объяснить логику взаимосвязи фактов с точки зрения истории. Но мне видится в этом некая нравственная закономерность; совершенный практически уже по завершении чудовищной мировой войны, унесшей почти сто миллионов человеческих жизней, после капитуляции германского фашизма, в отношении не представлявшей серьезной военной угрозы страны, акт варварского уничтожения сотен тысяч жителей мирных городов так и не получил однозначной моральной оценки от мирового сообщества. Все осудили бесчеловечные преступления проигравшего в войне фашистского режима; не менее бесчеловечное преступление победителей осталось лишь политическим фактом, иногда – предметом дискуссий, чаще – фигурой равнодушного, а то и одобрительного умолчания, о котором если кто-то и вспоминал с порицанием, то исключительно исходя из требований текущего дипломатического момента.