– Случайно увидела, – рассказывала она. – Лазала по энергоблоку и обратила внимание, что на датчиках двух средних камер плазменных тороидов разные цифры. Стала проверять и оказалось, что один из тороидов в 3.03 ночи прерывал работу на 8 секунд. Я не хочу о таком думать, но если, к примеру, кому-то захотелось бы превратиться в пучок элементарных частиц, то он мог бы вручную отключить магнетроны, открыть камеру, забраться туда, и…
– Такое можно провернуть одному?
Зойка помотала головой.
– Категорически нет. Кто-то должен помочь закрутить на болты крышку и заново запустить тороид.
– Для этого же нужна инженерная подготовка, да? Кто мог бы сделать такое?
– Я, кэп, – Зойка стиснула руки. – Я могла бы.
Эшли и Зойка ушли. О своих находках в каюте Али я им не рассказал.
В отличие от Акико и Юкико, наш врач активно пользовался электронной рабочей станцией. Последним документом в ней были результаты ментального скрининга экипажа, проведенного накануне. Я перечитал его несколько раз.
У меня, если верить Али, обнаружилась мегаломанная паранойя.
Я пролистал дальше и нашел еще одно заключение по результатам исследования трехдневной давности, где среди прочего значилось:
Я почувствовал себя капитаном космического «Летучего Голландца» с экипажем безумцев, заброшенных в бездны Вселенной без надежды на возвращение. Никогда еще за все время полета я не был так близок к решению лечь на обратный курс. Мы необъяснимым образом потеряли трех человек; от дома нас отделяли сотни миллиардов световых лет и долгие месяцы пути в темноте; продолжать экспедицию очевидно было нельзя – но и вернуться после всего это представлялось немыслимым.