– Его можно ослепить? – на этот раз заговорила Сигрун. – Лишить второго зрения – или что это?
Гримнир отвернулся от двери. Его здоровый глаз сузился в раздумьях, пока он шёл туда, где сидела Диса. Гримнир тяжело на неё уставился, но обратился к Ульфрун:
– Твой парень сказал, что его преследуют призраки?
– Форне?
Вождь
– Так говорили в Эйдаре. За ним ходят убитые на западе, в Миклагарде, – теперь его называют Константинополем.
– И ты считаешь, что он слышит голоса?
– Мне так показалось, – ответила Диса. – Он сказал мне: «
– Призраки, – пробормотал Гримнир. Спустя какое-то время он добавил: – Старый Гиф, брат моей матери, тоже знал о том, что только произойдёт. Я всегда списывал это на то, что он ведьмак, но Гиф сказал мне кое-что перед сражением с тем псом, поющим псалмы, Карлом Магнусом. Он сказал: «Держись своих призраков, и они будут держаться тебя». Этот старый пердун часто нёс полный бред, но сейчас в его словах есть смысл, – Гримнир махнул рукой в сторону стен Храфнхауга. – Этот скот сделал из своих духов шпионов!
– И что нам делать? – спросила Ульфрун.
Гримнир повернулся к Сигрун.
– Как она и сказала, надо ослепить ублюдка.
– Ты сможешь?
– Не я, – ответил Гримнир. В одной руке с чёрными ногтями он крутил четыре каштана. – Но я знаю, кто сможет.
До основания Храфнхауга, до того, как были заложены основы Гаутхейма, был Вороний камень. Гримнир уставился на этот выступ чёрной скалы. Все это – дело рук Гифа. Именно он нашёл этот кусок базальта, отдаленно напоминающий воронье перо – чуть большее четырнадцати футов в высоту с одной широкой и плоской стороной, – и именно Гиф оттащил и возвёл его на гребне холма. Примерно через семьдесят лет после смерти Радболга его старший брат вырезал ему эпитафию.
В тусклом свете нижнего уровня Гримнир всё ещё видел немного стёршиеся руны:
– Разожги тут костёр, – прорычал Гримнир Дисе. Он указал на место напротив плоского камня. – И большой! Мне нужно много теней. И пусть кто-то принесёт мне тело того дана-христианина. Того, которого ты убила.
– Его тело?
– Что нужно любой ловушке, драгоценная моя идиотка?
– Наживка? – ответила она.
– Наживка, – стукнул Гримнир себя по носу.
Он внимательно наблюдал за приготовлениями: как люди тушили факелы вдоль стены, обращенной к камню, как каждую живую душу проводили в сторону Гаутхейма. Вскоре на улице никого не осталось.
– Это сработает? – спросила Ульфрун, вторя мыслям Гримнира. Именно её люди принесли тело вождя данов, бледную и почти бескровную куклу без кольчуги. Форне нёс ведро, наполненное бульоном из застывшей крови, выжатой из поверженного врага, и кусками разорванных копьём внутренностей; оттуда торчала окровавленная бедренная кость, как адский ковш. Вождь братьев-волков поморщился, передавая ведро Гримниру.
– Я уже видел, как это сработало, – пожал плечами Гримнир. – Или что-то в этом роде. Кладите его сюда.
Он показал на густую тень у костра.
Ульфрун вскинула бровь.
– Но получалось ли такое у
– Что-то вроде того, – ответил Гримнир, почти что выплёвывая каждое слово, а потом рявкнул однорукой: – Подготовь своих парней и жди моего сигнала.
Он смотрел, как Ульфрун вывела два десятка своих сыновей-волков,
– Пора, – сказал Гримнир, выдыхая. – Не дай костру потухнуть, птичка!
Диса кивнула. Кто-то принёс двойные мехи из кузницы Кьяртана. Она медленно ими работала, с каждым выдохом поднимая язычки пламени всё выше. Гримнир снова повернулся к Вороньему камню. Огонь отбрасывал на него глубокую тень. Кивнув, он подтащил ведро поближе, перемешал кровь и внутренности бедренной костью – три раза в одном направлении, затем три раза в противоположном. Он проделал это трижды, каждый раз напевая себе под нос: