Сумерки богов

– Почему? – спрашивает он срывающимся голосом, поднимая лицо к алтарю. – О Небесный Отец, почему ты позволяешь этому безумию продолжаться?

Его подбородок опускается на грудь; он закрывает глаза…

Ему отвечает грубый, хриплый голос:

– Ты так глуп, мой молочный крысёныш. Что в твоей руке, если не меч?

– Я не Божье возмездие, – отвечает мужчина. Он открывает глаза. Над ним нависает тень, высокая и худая. Она похожа на китовый ус и хрящ, связанные вместе верёвками мышц и твёрдыми узлами сухожилий. Сверху вниз на него смотрят красные глаза. – Я погряз в грехе, он очернил меня.

– Кто же ещё сможет доставить наказание твоего повелителя? Что труднее: стоять на коленях и ничего не делать или подняться и показать этим свиньям силу и величие твоего Господа – Бога, перед которым ты преклоняешься?

Взгляд мужчины скользит по лезвию меча. В нём видится божественный отблеск – настойчивость, которая придает сказанным словам ясность. Но мужчина всё равно колеблется.

– Я совсем один. А их много. С чего им меня слушать?

– Заставь их слушать, – шипит голос. – Твой клинок не угроза, глупец. Это обещание! Отруби несколько голов, перережь несколько глоток, и остальные послушаются. Разве ты не солдат Божий, призванный на эту священную войну, чтобы нести свою веру? Так что вставай с колен, идиот, и делай то, зачем тебя призвали!

Мужчина встаёт и поворачивается.

– Ты позволишь этому богохульнику жить? – шепчет тень.

– Нет!

– Ты стерпишь осквернителя, врага Божьего?

– Нет!

– Тогда говори, негодяй. Скажи нужные слова!

– На то воля Господа! – кричит мужчина. Пока эта фраза всё ещё отдаётся эхом под выжженным огнём куполом собора Святой Софии, дух мщения, который и был Конрадом, бросается на мужчин и женщин, оскверняющих патриарший престол.

В дыму мелькает его меч.

– НА ТО ВОЛЯ ГОСПОДА!

Конрад содрогнулся. Его глаза закатились; кубок в его руке со звоном упал на стол, разбрызгивая винный осадок по исцарапанным доскам. Тело альбиноса сжалось. Никулас схватил его за плечо прежде, чем он успел свалиться со своего места. Из-под сутаны священник достал трубку из твердой кожи.

– Старкад! – призвал он командира присягнувших. – Разожми его челюсть!

Мускулистый Старкад послушался священника, его сильные пальцы не слишком осторожно приоткрыли рот альбиноса – достаточно широко и надолго, чтобы Никулас смог просунуть между ними трубку. Он взглянул на собравшихся мужчин, на их лицах была вся гамма эмоций.

– Так не откусит себе язык и не сломает зубы. Давай, Старкад, помоги перенести его на койку.

– Что это с ним? – спросил Торвальд, перекрестившись. – Он одержим?

Никулас устало улыбнулся.

– Не демонами. Эти затяжные лихорадки и судороги вызваны болезнями, которые он подхватил на Востоке, и ранами, полученными в боях под стенами Константинополя – вы называете его Миклагардом.

– Слабое утешение. Он сможет нас вести?

В шатре воцарилась тишина. Старкад уже собрался отвечать, но его остановила рука священника на плече. Никулас встал. Он не был маленьким; они с Торвальдом были примерно одного роста. Священник встретил откровенный взгляд норвежца.

– Ты смеешь сомневаться?

Торвальд наклонился вперёд; его глаза были холодными и жесткими, цвета льда его родины.