Сумерки богов

А по ту сторону Шрама трясся и шумел одинокий мангонель, поднимая дымящийся горящий снаряд в яркое утреннее небо над головами атакующей шеренги крестоносцев…

Отец Никулас из Лунда не был боевым священником, в отличие от архиепископа Андерса Сунесена; он был полезнее в тылу, ухаживая за ранеными и вознося молитвы, чтобы укреплять людей, трудившихся в крови и пыли передовой. Он был стратегом, а не тактиком. Хоть он и не был трусом, но его и нельзя назвать храбрым воином. Вид раненых – раздробленные черепа, сломанные кости, израненные лица, разорванные и истекающие кровью тела – только подтвердил истину, о которой он давно догадывался: он мог сподвигнуть человека пойти на войну, но сам не хотел в ней участвовать.

Он вышел из шатра, где хирург спасал раненого, и вылил чашу крови на траву. Его сутана была мокрой от бесчисленных жидкостей, которые вытекали из тел, разорванных сталью и камнем. Сражение было жестоким; уже дошли слухи о бедняге Торвальде, убитом арбалетной стрелой ещё до того, как тот вступил в схватку с язычниками. Хорстен возглавил штурм главных ворот; Старкад, как понял священник, поджёг причалы и пытался взять задние ворота.

А мангонель слева от него отбивал медленный и ровный набат – последняя команда воодушевлённо тянула за верёвки. Камни дьявольским градом летели над частоколом, на каждом было нацарапано «За Петра». Никулас благословил камни и помолился, чтобы они собрали кровавую жатву из несчастных язычников.

– Тебе бы сменить одежду, священник, – сказал Конрад, выходя из шатра, где раненые ждали своей очереди. В кольчуге, приготовившись к битве, лорд Скары выглядел… отдохнувшим, подумал Никулас.

– Я полон сил, милорд, – ответил он. – Час близок.

Конрад кивнул в ту сторону, где другие священники ухаживали за ранеными.

– Твои братья сказали мне, что ты усмирил Торвальда и последовал моему плану.

– Это был хороший план, милорд, – ответил Никулас, пожав плечами. – И бедный Торвальд заплатил за свои грехи, в том числе невероятную гордыню. Хотя, боюсь, нам будет не хватать его умений, когда мы возьмём ворота. – Священник повернулся, чтобы осмотреть Конрада глазом лекаря. – Как вы себя чувствуете, милорд? То была самая тяжёлая лихорадка за время нашего знакомства.

– И последняя.

– Почему? – вздёрнул бровь Никулас.

Конрад положил руку на плечо священника, не обращая внимания на вонь крови и кишок, исходящую от его чёрной рясы.

– Они ушли, священник. Там, где раньше в моём черепе кишело множество голосов, теперь я слышу лишь один – свой. Это всё дело рук скрелинга. Вчера он послал что-то ко мне. Что-то…

– Дьявола?

– Да, – ответил Конрад, нахмурив бледные брови. – И нет. Думаю, это было что-то из древности, из того времени, когда люди не знали света Христа. Оно что-то сделало со мной, Никулас. Что-то для себя, разумеется, но теперь… ветер стал лишь ветром, и – хорошо это или плохо – насекомые не приносят мне никаких секретов.

– Тогда молитесь Господу за неисповедимые пути Его.

Конрад ничего не ответил. Его брови нахмурились сильнее, когда он вспомнил кровь на стенах собора Святой Софии.

– Скрелинг должен быть живым.

Никулас кивнул.

– Это безбожное существо будет наше к ночи, – сказал он. Конрад встал на колени.

– Тогда благослови меня, отец, ибо я согрешил – и я согрешу ещё тысячу раз до захода солнца. Я иду к воротам.

Хмурый священник нарисовал кровью на брови альбиноса крест.

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, – сказал Никулас. – Принеси меч святого Теодора и положи войне конец, сын мой.

– Если на то воля Господа, – ответил Конрад, встал и взял свой меч, – я это сделаю.

И земля задрожала, когда Призрачный волк Скары вышел на тропу войны.

К полудню в задних воротах появилась трещина. Это была мелочь, из-за непрекращающихся ударов самодельного тарана повело доски между железными подпорками. Снаружи крестоносцы с высоко поднятыми щитами защищали группу из четырёх человек, вооруженную сосновым стволом толщиной в человеческий рост. Из-за нехватки места они не могли пойти к воротам с разбега. Им оставалось только ползти вперёд, ударяя расколотым концом ствола о старые дубовые доски ворот.

У Дисы была горстка лучников и братьев-волков, вооруженных по большей части арбалетами. Они продолжали подавлять огонь, но крестоносцев это не останавливало. Другие швыряли камни с парапета, хотя с лучниками это было рискованной затеей.

Трижды крестоносцы подходили к воротам и таранили их до тех пор, пока люди не падали от изнеможения. Мужчины с топорами и молотками помогали, как могли. Закалённый дуб и толстое железо стойко держались; парни Дисы проламывали черепа и отправляли пронзённые тела обратно в тыл врага. Но к полудню трещина расширилась настолько, что встревожила даже самых решительных зщитников. Диса позвала Херрода, который принёс балку крыши разрушенного дома на первой террасе, дубовые доски и последние гвозди.

– Как держатся главные ворота? – спросила его Диса.

Херрод пожал плечами и махнул рукой.