Сумерки разума (СИ)

Он не рисовался, уточнял вполне искренне. То есть, он правда думал, что его возможно разлюбить, просто однажды проснувшись утром. Очаровательно.

— Так мне можно спрашивать о тебе? — удивилась я. — Ну, было бы здорово, если бы ты рассказал о себе.

Эдварду пришлось отойти в сторону, потому что я оттеснила его от плиты, а он не хотел лишний раз находиться ко мне слишком близко.

Он посмотрел в окно:

— Когда ты перестаёшь спать, время для твоего восприятия останавливается. День и ночь сливаются в одни длинные сутки. Я помню многое так, словно это было совсем недавно — всю эту карусель собственных перевоплощений и перевоплощений мира. Войны, болезни, смерти, революции и катастрофы — мир поразительно динамичен и не стоит на месте. Он менялся так быстро, что я едва успевал понимать его, понимать людей и их постоянную лихорадочную, почти демоническую тягу к саморазрушению. Я читаю их мысли, я исповедаю души их, но я так до конца и не понял, — он обернулся на меня. — Я родился в 1901-м году в Чикаго. Единственный сын в семье. Моя мама никак не могла забеременеть, поэтому для своих родителей я в буквальном смысле стал благословением. В юности я всерьёз собирался стать пианистом. Я сочинял музыку и играл её — в том числе за деньги. При этом меня всегда интересовали люди. Я рассчитывал, что играя в кафе и салунах, я смогу приблизиться к ним и изучить лучше. Люди были моей страстью. Они доверяли мне свои мысли, выговаривались мне, и среди своих друзей я славился проницательностью, умением понимать. Моим мечтам пришёл конец, когда грянула, как черный занавес, пандемия испанки.

— Ты из-за нее начал умирать?

— Да, — пробормотал он, задумчиво глядя перед собой. — Она началась стремительно, как цунами. Никто и не заметил, как это случилось. Понимаешь, мир тогда был занят первой мировой войной, политика многих стран находилась в нестабильном состоянии. Все поняли масштаб происходящего, когда на улице стали замертво падать люди… — он покачал головой. — Нам казалось, пришёл конец света. С одной стороны — война. С другой — эпидемия, которая косила самых молодых и сильных. Люди сгорали за сутки, порой даже за восемнадцать часов после заражения. Это было похоже на то, как если бы нас стало пожирать разумное, злое, никем невидимое чудовище, — пока я слушала и доваривала кофе, Эдвард рассказывал, мне казалось, сам голос его изменился. — Когда началась эпидемия, я был призван на фронт, но в последний момент, так как являлся единственным ребенком в семье и, к тому же, уже учился. Меня определили в санитарный отряд, так как я был образован и немного знал медицину. Хотя я не убивал, но мне пришлось видеть, как убивают и умирают другие. Я таскал на своём хребте умирающих - по двое, трое. Спасать порой приходилось своих и чужих. Под конец было не совсем понятно — что убивает нас сильнее — наш противник или болезнь. Пациентов разделили на две группы — с пулевыми ранениями и умирающими от болезни, чтобы хоть как-то минимизировать заражение, но это, конечно, слабо помогало. Я неизбежно заразился, подобно многим другим, в самом начале июля 1918-го. В тот день было очень жарко — до сих пор это помню… Солдатам раздавали почту и посылки от родных, но мне пришло лишь одно письмо. В нём говорилось, что мои родители умерли. Заболели оба. Карлайл тогда был полевым врачом, с которым я работал. Он узнал о смерти моих родителей… Они очень ждали меня, ведь я был их единственный сын. К тому же, война, кажется, заканчивалась, это чувствовали все. И вот, — он развел руками, — пришла «испанка». Я уверен, родилась она в Америке. Просто в Испании она позже скосила огромное количество населения.

Я слушала его очень внимательно. Он повидал уже, как минимум, две войны, раз за разом терял близких и любимых. Господи, и этот человек говорит, что я интересна? У меня не умещалось это в голове. Моя маленькая скучная жизнь, наполненная солнечными буднями и смешными трагедиями, едва ли может быть интересна.