Суперновая (СИ)

Хранители брата, те самые, все еще хранимые в воспоминаниях, как его собственные близкие люди, подорвались на защиту своего перепуганного столь резкой реакцией Неба, были задержаны людьми Ешимару, и вся ситуация грозила перерасти в массовую драку.

— А ты боишься? Что он поймет, какой ты на самом деле, и откажется от тебя! — Выпалил на нервах Тсуна. Его страх быстро перерос в злость. — Ты просто запудрил ребенку мозги! Всем им!

В мире пламенных вот так вот бесцеремонно лезть в чужую связь было равносильно преступлению. Связь Неба и хранителя была сакральна, если чужак трогал ее, это было отвратительно. Но, конечно, никто не говорил об этом Тсуне. А сам он не посчитал нужны поинтересоваться правилами мира, в который так усиленно рвался.

— Это даже смешно. Смешно, что кто-то вроде тебя может говорить подобное.

Тсуна конечно же не понял, что именно Ешимару под этим подразумевал. Он сразу убедил себя в том, что брат намекает на его никчемность, на то, что он не способен ничего понять. Его глупый, зависимый, не представляющий в каких реалиях на самом деле он живет, ведомый младший.

— Ты думаешь, что ты самый умный, но ты не знаешь ничего! — Выкрикнул распалившийся Тсунаеши.

Ешимару смотрел на него своими непроницаемыми холодными глазами. Лицо его ничего не выражало, даже гнев покинул. Еще бы, смешно было надеяться, что этого отмороженного можно было пронять. Он ведь пустышка, всего лишь кукла в руках их чокнутого отца, а внутри, под никчемным выражением лица, под кожей, за мускулами и даже за ледяным колючим пламенем, там была пустота.

Тсуна уже собирался уходить, гордо задрав подбородок, точно чувствуя себя победителем в этой схватке. Но Еши удивил его.

Изящные, не смотря на все тренировки и шрамы, тонкие пальцы потянулись к галстуку, развязывая безупречный узел.

— Ты прав, я не знаю ничего. — Голос у младшего был таким же, как и выражение его лица. Пустым и ничего не выражающим. Это не был голос Неба, что сумело завоевать любовь своих хранителей в кротчайшие сроки. Это был голос того Ешимару, который разбился, прыгая со скалы. И он позволил себе за него говорить.

В оглушительной тишине удивленных наблюдателей галстук лег на спинку дивана, верхняя пуговица на идеально выглаженной рубашке была расстегнута. Реборн напрягся особенно, зная уже чуть лучше своего несостоявшегося ученика, он понимал, что будет что-то грандиозное.

— Не знаю, какой ты исключительный. Истинное Небо, да? Так по-особенному, как у первого Вонголы. Я совсем не знаю, как ты этим гордишься.

Ешимару расстегивал запонки на манжетах. Смотря словно в никуда. Он будто бы и не говорил своему брату то, чего по идее не должен был знать. Как будто бы это ничего не значило.

— Как ты утешал себя этим знанием, когда бесился, что отец выбрал не тебя. Как упивался собственной исключительностью, когда создал свою маленькую никем не замеченную хакерскую банду. Когда будучи таким непонятым гением взламывал Вонголу и заводил дружбу с Аркобалено, когда стал его учеником, когда… да много чего, я ведь совсем ничего о тебе не знаю, братишка.

Голос Ешимару постепенно набирал силу. Словно он давал подняться из глубины, той самой, на которой когда-то закрыл глаза его предшественник, взвеси. Всем чувствам. Он позволил ему высказаться.

— Но знаешь, что? Я очень рад. Я честно рад тому, что у тебя было это время и была эта возможность. Делать что хочется. Выбирать, даже если ты выбираешь неправильно. Я очень старался, чтобы ты мог.

Потасовка закончилась, больше никто никуда не рвался. Хранители Тсуны и Ешимару слушали, пытаясь понять, какие же скрыты тайны в отношениях двух настолько не похожих друг на друга братьев.

— Ты все еще злишься, что отец не разглядел тебя, что выбрали меня. Знаешь, у меня была учительница там, — Ешимару впервые решил рассказать кому-то о том, что даже сам мальчик хранил под семью печатями. То, что причиняло боль больше всего, — на Сицилии. Она была доброй, с ласковыми загорелыми руками и пахнувшей солнцем и сладкими духами кожей. Она была строгой, но поддерживала меня. Она заменила мне маму в некотором роде, мне ведь было запрещено ей звонить.

— Так вот, как-то отец привел к нам на занятие человека. Сказал, что это враг семьи и предатель, дал в руки пистолет и велел его убить. Это было частью обучения. — От длинной речи голос начал немного садиться, звучать глуше, но Еши не стал делать перерыв. — Я отказался. Мне было почти не страшно тогда, к тому моменту я разучился бояться, но убить кого-то? Своими руками? Отец поставил его на колени и велел мне стрелять. И поняв, что я сопротивляюсь его приказу, он схватил учительницу за волосы и поставил на колени рядом с тем мужчиной. И приставил к ее виску другой пистолет. Она плакала, моя учительница. А тот мужчина молчал. Емицу сказал мне, что если я не выстрелю, то он убьет ее. В наказание мне, чтобы я знал, что нельзя не выполнять его приказы. И я выстрелил. Потому что это была моя учительница, она даже обнимала меня, когда никто не видел. И она была ни в чем не виновата, кроме может того, что ее трахал наш отец.