Сурамская крепость

Много подобных мыслей проносилось в голове Дурмишхана, и он незаметно доехал до Дзегви. Но странствиям свойственна одна своеобразная черта: проедет путник несколько верст, утомится слегка и, как бы ни был он весело настроен вначале, вдруг у него как-то странно сожмется сердце и невольно охватит тоска. И тогда он либо затянет песню, либо погрузится в раздумье.

В первом случае со стороны может показаться, что он необычайно весел, а во втором — что он чем-то глубоко огорчен. Но эти впечатления обманчивы, на самом деле путник задумался оттого, что дал волю своей фантазии: он строит воздушные замки, предается мечтам, которым никогда не суждено исполниться, у него хорошо на душе, более того — он счастлив в эти минуты.

Таковы именно были ощущения Дурмишхана, когда он подъезжал к Дзегви. Вот перед ним золотистая нива, с которой ветер заигрывает, как жених со стыдливой невестой: ветерок льнет к ниве, нашептывает ей слова любви, а она робко уклоняется от него. Вот овцы, сбившиеся в знойный полдень под тенистым деревом. Взгляните на пастуха, он полон довольства, весь облик его выражает радостное удовлетворение, когда он, наигрывая на волынке, поет хвалу своему лохматому псу. А с каким сосредоточенным видом слушает пес своего хозяина — словно старается не пропустить ни одного его слова! Вот десять пар волов тянут плуг под звуки неизменной оровелы. Взгляните на пахаря! Сам Крез не испытывал такой гордости, как этот крестьянин в те минуты, когда он покрикивает на погонщиков, чтобы те подгоняли волов. А волы! Посмотрите, как они шагают в ногу под песню пахаря, словно опытные плясуны под музыку! А наш буйвол! С каким глубокомысленным видом бредет он по борозде, — можно подумать, что он занят доказательством пифагоровой теоремы.

Слышите ли доносящуюся издали соловьиную трель? Надо быть глухим, чтобы не различить в ней призыва любви, надо обладать каменным сердцем, чтобы при этом не вспомнить свою молодость, если вы старик, и свою возлюбленную, если вы молоды, — ибо невозможно, чтобы молодой человек ни в кого не был влюблен. Вспомнил и Дурмишхан то быстро промелькнувшее время, которое он провел со своей Гулисварди. Ему казалось, что он любит ее, — да и не одну Гулисварди любил он сейчас, а весь мир готов был заключить в свои объятия.

«Эх, хорошо бы, — раздумывал Дурмишхан, — иметь хоть какой-нибудь кусок земли да пару-другую волов, и чтоб рядом со мной была моя… моя Гулисварди».

Но эти мысли тотчас сменились другими — уже безрадостными: чтобы достичь всего того, к чему стремился Дурмишхан, нужны деньги, а их у него нет. Тех нескольких червонцев, которые он ценою многих трудов, а может быть, и неправедными путями, скопил, служа князю, конечно не могло хватить для осуществления его замыслов. И снова тяжко задумался Дурмишхан. Только теперь осознал он всю беспомощность своего положения.

«Не беда, бог милостив! — сказал он себе. — Избавиться от этого проклятого рабства — вот что было трудно. Теперь все зависит от меня самого!» — и он стал думать о том, что же ему предпринять дальше.

Поразмыслив, Дурмишхан решил наняться приказчиком к какому-нибудь купцу. Но к кому именно? Даже в наши дни, когда так расцвела торговля, безвестному человеку, как бы он ни был умен, нелегко найти себе службу у купцов. Тем более трудно это было в те времена, в особенности для Дурмишхана — человека без роду без племени. Но Дурмишхан был не из тех, кто пугается подобных трудностей.

«Стоит ли понапрасну ломать себе голову! Если наймет меня кто-нибудь — прекрасно! А нет — продам лошадь, оружие, и на эти деньги да на мои сбережения открою где-нибудь лавку, — Дурмишхан размечтался. — Сам стану купцом и заведу подручных: «Эй, малый, нацеди вина молодцу!», «Нет, мать, я сам дороже платил, этак мне не с руки!» — разговаривал он в воображении с покупателями.

Погруженный в такие мысли, Дурмишхан подъехал к роднику, который, повидимому, служил местом привала для путников.

Дурмишхан с утра ничего не ел, поэтому он спешился, снял хурджин и, стреножив лошадь, пустил ее пастись, затем развязал хурджин, достал оттуда хлеб и сыр, разостлал на траве вместо скатерти платок и принялся за еду.

Впервые Дурмишхан утолял голод собственным куском, а не объедками с господского стола — и каким же вкусным показался ему этот хлеб.

Удивительно, право, устроена человеческая жизнь! Иной раз наметит себе человек жизненный путь — и вдруг непредвиденный случай столкнет его с избранной дороги и поведет туда, куда он вовсе и не думал идти. Так именно случилось и с Дурмишханом.

Покончив с едой и увидев, что лошадь его еще недостаточно отдохнула, Дурмишхан разостлал бурку и прилег вздремнуть. В эту самую минуту к роднику подъехали трое турок. Дурмишхан принял их сначала за разбойников, собирающихся его ограбить, и схватился было за оружие, чтобы дать им отпор. Турки остановились у родника, приветствовали Дурмишхана и спешились.

— Простите за любопытство, молодой человек, откуда вы держите путь? — спросил один из турок, повидимому главный среди них.

— Из Тбилиси, сударь мой, — отвечал Дурмишхан.