Суровые будни (дилогия)

«Убрать газ... Уменьшить скорость... Повыше от земли...» — работает автоматически мысль и в резонанс ей руки. Осторожно двигает рычагом газа, косит краем глаза на сигнал. Черт! Давление совсем исчезло! «Скверно... Придется идти на вынужденную посадку», — успевает быстро прикинуть Оленин и тут же — «Фр-р-р!!» — дикий бросок! Такой бросок, словно кто-то дал самолету сокрушительного пинка. Огромная перегрузка вдавливает летчика в сиденье, корежит его, кажется, сейчас сломает пополам. Рот широко открыт — невозможно сомкнуть челюсти. В глазах боль: с лица будто кожу сдирают. «Что происходит?» — силится понять Оленин.

Инстинктивно — ручку вперед. Самолет не слушает рулей, продолжает все круче и круче лезть в зенит. В глазах меркнет. Вне сознания остается только боль, невыносимая, режущая боль в спине. Потом — темнота.

Оленин приходит в себя от ослепительно яркого света. Перегрузка исчезла. Внизу сбоку видно размытый маревом солнечный диск. Самолет высоко в небесной беспредельности. Медленно-медленно, словно карабкаясь по дрожащему, зыбкому трапу, он летит вверх колесами. Оленин повис на привязных ремнях. Стиснув от боли зубы, он опять и опять двигает ручкой, педалями, но самолет не подчиняется. Что-то загадочное происходит с машиной. «Закритические углы атаки?..» — мелькает у Оленина мысль.

Судорожно глотнув воздух, он успевает взглянуть в перископ, и проклятие отчаяния вырывается из его горла: хвоста нет! Самолет летит без хвоста! Вот он перекувыркивается вниз носом и самопроизвольно входит в штопор. Виток... виток... виток... Несется вниз, оставляя позади крученый шлейф дыма. До земли километра четыре, не больше... Последний штопор...

Ядовито-красный рычаг катапульты бросается в глаза Оленину, как бы подстегивает его: скорее покидай самолет!

Да, надо покидать. Оленин это знает. Но какая боль в спине! Лютая, до темноты в глазах. Она не позволяет ему шевельнуться. Надо поднять руку, сбросить аварийно фонарь кабины, и нет сил. А навстречу, покачиваясь и ритмично вращаясь, приближается земля...

Говорят, когда над человеком нависает смерть, он часто в последний миг своей жизни очень ясно видит родную мать. Отчего так — никому не ведомо.

Оленин сотни и сотни раз встречался нос к носу со смертью, всякое видел, но ни разу не видел мать. Так и сейчас. Неизвестно отчего, ему привидилось какое-то мрачное болото, заброшенное в лесах севернее Варшавы. Над болотом курится туман. Или пар? Там только что утонул его раскаленный, прошитый вражескими снарядами штурмовик. Оленин ранен, сидит вполузабытьи, прислонившись спиной к стволу сосны, — так усадил его воздушный стрелок. Стрелок куда-то исчез. Нет, он не бросил своего командира: в этом Оленин убежден. Просто он пошел искать дорогу к своим. И Оленин дождется его.

Вдруг — хруст. Ага, вот он и вернулся... Но из кустов выходит не стрелок. Этот другой — весь зеленый. Издали он кажется лесным призраком, едва видимым на фоне зеленых листьев. Оленин и не видит его. Он видит лишь черную точку ствола и немеет, не в силах оторваться от этой точки.

Лесной призрак медленно движется, скользя по колено в белесом тумане, и не замечает, как позади него, крадучись, появляется еще один, в сером немецком мундире с автоматом на животе. Выскользнул из чащи, наставил автомат в спину зеленому. Теперь Оленин видит два ствола, две черные смертельные точки, направленные в его сторону, и думает вяло: «Интересно, из какого же ствола появится первый взблеск?» На коленях у Оленина лежит пистолет, но протянуть руку, поднять его нет сил.

II в этот момент: «Тах! Тах!»

Человек в сером мундире падает.

«Ах-ах-ах!» — отзывается лесное эхо яростным хохотом.

Зеленый призрак поднимает руки, что-то радостно кричит. К нему саженными шагами, с пистолетом в руке, несется стрелок Оленина.

Так было осенью 1944 года...

И все это встает перед глазами Оленина сейчас. Встает до мельчайших подробностей, деталей, встает в тот момент, когда его изуродованный, бесхвостый самолет, бешено штопоря, поглощает сотни метров высоты.

Впрочем, на все это ушло каких-то пять-шесть секунд, полтора-два витка... Оленин выпрямился — боль немного отпустила, скомандовал себе: «Отчаливай, жених!..» — и рванул шторку катапульты. Выстрел! Мелькнули какие-то тени... Парашют раскрылся автоматически.

Справа по-прежнему светило солнце, слева — блеклая синь неба, а там, внизу, дымное пятно, место, где врезался в землю истребитель. Почему? Почему отвалился начисто хвост? Почему самолет бросило вверх? А если бы вниз? В чем дело? Бафтинг незаметно подкрался? Но так не бывает! Летчик бы почувствовал приближение этого опасного врага. «Нет, это не бафтинг. Тогда что же?» — рыскала мысль Оленина. Он не знал. И никто не узнает: причина сгорела вместе с самолетом.

Приближалась земля. Проселки курятся пылью. Видимо, ветер внизу довольно крепкий. Парашют начинает сильно раскачивать. Оленин разворачивается лицом по ветру.