Суровые дни

У дяди Семёна, бывшаго десятскаго, давно обобраны яблоки, ободранъ осенними непогодами садъ, и шалашикъ, засыпанный почернвшимъ листомъ, глядится грязнымъ ворохомъ гнили. Давно улетли ласточки, закуталась въ солому изба, смотритъ больной и слпой и даже покосилась, какъ-будто. Долгими вечерами подъ жёлтымъ огонькомъ висячей лампы ткетъ безконечныя фитильныя ленты молодка-сноха, толкаетъ и толкаетъ стукотливый станокъ. Дядя Семёнъ ищетъ по старымъ газетамъ «списки», водитъ по непослушнымъ строкамъ непривычнымъ пальцемъ, всё ищетъ. Нтъ, не находится: всё офицеры и офицеры. Разв всё упишешь въ газетахъ! Сказываютъ вонъ…

Въ первомъ списк, который онъ ходилъ читать въ городъ, не дождавшись извстiй изъ волости, не нашёлъ онъ своего Михайлу Оршкина. А больше трёхъ недль нтъ письма. А ужъ и старуха Зеленова получила совсмъ недавно, - сынъ ея лежитъ въ лазарет, въ Минск, и скоро опять подвигнется на приступъ. И Никифоровы получили извстiе, форменную открытку изъ Германiи, - ишь ты, куда попалъ! - что въ плну сидитъ Васька Никифоровъ, въ лазарет. И уже три двора знаютъ, что убиты ихъ сыновья и хозяева - гармонистъ Сашка Вяхрёвъ, Степанъ Недоскинъ, столяръ-модельщикъ, - восемьдесятъ рублей и добывалъ въ мсяцъ, - и Ганя Крапивинъ, съ поджабинскаго завода, формовщикъ.

Выпалъ глубокiй снгъ, надли пушистые чепцы принизившiеся избушки. Засвтлли поля, и новыя дороги проложили свои рыхлые ленты. На сердц повеселй, какъ-будто. Крпче трещатъ на задахъ сороки, несутъ и несутъ всти и утромъ, и къ вечеру.

- Какъ, дядя Семёнъ, дла?

Стоимъ у възда въ село, у церкви.

- Живъ!! - кричитъ онъ, хотя стоимъ лицо на лицо. - Сразу три письма вчера получили! Въ семи бояхъ былъ, подо всякими кононадами!.. Уберегъ Господь… Такъ рады, такъ рады!..

Онъ не такой, какъ всегда. Онъ не нанизываетъ слова, и пропала его степенность: говоритъ-говоритъ, и, кажется, всё въ немъ вбито и перетряхнуто. Скоро-скоро крестится на блую церковь, на которой уже налаженъ крестъ.

- Носки шерстяные ему послалъ да хуфайку съ варежками, всего навязали. Лепёшекъ старуха ему напекла-а!.. Живъ!

И, точно испугавшись великой радости, говоритъ тихо:

- Ну, только война эта, не дай Богъ, какъ сурьёзна. Что-то Господь дастъ…

Помнитъ ли, что загнздились у него ласточки?

- Главное дло, старуха чуетъ, что возворотится: сердце у неё лёгкое стало, вотъ что. Она по сердцу узнаетъ. Пишетъ, - маленько ногами жалиться сталъ, на вод довелось много разовъ отличаться. Ну, да вдь не на гулянкахъ, всего бываетъ. Мы тутъ въ тепл, въ одеж, въ сытости, а имъ и не попито и не поспано, да… Да только бы возворотился, а то у насъ тутъ старуха Зеленова уметъ, какъ взяться, - пареной брюквой со шкипидаромъ, живо распространитъ. Въ земской тоже хорошiе доктора, - съ полгоря. Стны помогутъ. Сейчасъ съ почты бёгъ, отправку ему длалъ. Старуха ему лепёшекъ тамъ, а я упомнилъ, копчёную селёдку онъ уважаетъ, - прямо, братъ, ему цльный пятокъ выслалъ! А?! Дойдетъ?

- Дойдетъ.

- Тамъ кажный кусочекъ - не наглядишься! У насъ тутъ и творожку, и барашка намедни посолили, а чайку, а тамъ… не распространишься, а? Вдь врно?! Тамъ имъ…

Что это? Дядя Семёнъ моргаетъ и старается скинуть накатившiяся, совсмъ, было, забытыя слезы. Самъ удивленъ, смазываетъ ихъ жёсткой обвтренной рукой и смется тихо - не можетъ уже сдержать себя. А он все бгутъ, скатываются по носу, прячутся въ бород. И у него, такого крпкаго, такого суроваго, хозяйственнаго, который кричитъ на свою старуху, если она начинаетъ ныть, даже у него ослабло снутри.

- Да что, другой разъ такъ. Намедни, какъ писемъ не было, не сплю и не сплю. Пошла старуха корову поглядть, - телиться ей вот-вотъ, - а со мной какая манера вышла! Сплю - не сплю… вижу - Мишутка, какъ махонькiй ещё былъ, сидитъ на лавк, гд у насъ въ рамочк похвальный листъ, отличiе его изъ училищи, и смётся. Такъ меня… върод какъ удивило. А тутъ смотрю - ни-чего, старуха прибирается, ведромъ стучитъ. Шести часовъ! Стали гадать, къ чему такое. Говоритъ - къ хорошему, ежели онъ весёлый… сонъ-то такой явственный. Тутъ я раздумался и, прямо сказать, поплакалъ чуточку, вперв`oй… старух не сказался. Глядь - три письма! Скажи на милость! Чисто самъ принесъ.

Знаменiя… Пусть приходятъ знаменiя, которыми живётъ сердце. Пусть прилетаютъ ласточки и вьютъ гнзда, смются по тёмнымъ избамъ являющiяся изъ страшныхъ далей дтскiя лица. Пусть и сороки несутъ хорошiя всти. Въ свтлыхъ одеждахъ свтлоликiя жёны пусть подымаются до самаго неба и наводятъ страхъ Божiй на полчища супостатовъ. Если и ихъ не будетъ, этихъ сердцемъ рожденныхъ знаменiй, что уяснитъ, успокоитъ и вызоветъ радостныя слёзы? И рыбы пусть вщаютъ невдомыми знаками, и птицы, и голоса. Пусть только радостные.

Въ пустынныхъ поляхъ только втры блуждаютъ, метели идутъ на пустыя поля. Что Весёлаго скажутъ они плачущимъ своимъ воемъ?

V