Суровые дни

- А вотъ, батюшка, если… «надъ сосудомъ осквернившимся», ежели принять, что человкъ, какъ, вообще… сосудъ души, и, конечно, вс употреблявшiе напитки осквернились?

- Нтъ, - сказлъ батюшка, - не совсмъ подходитъ. Разв вотъ молитва - «о еже…»

И не найдя подходящаго, служилъ благодарственное молебствiе объ избавленiи отъ недуговъ, соединивъ съ молитвою «на основанiе новаго дому»…

Былъ торжественный крестный ходъ, а посл хода Осипъ Клеёнкинъ, собравъ бабъ и всхъ, кто желалъ прикоснуться къ святому длу, сталъ на сваленныя подъ бугоркомъ съ тропками брёвна и, помахивая зонтомъ, училъ пть новый стихъ великаго братства:

…Крпость мою не сдавайте,

Скоро, скоро Я приду.

Вы на небо отвчайте:

«Не сдадимся мы врагу!»

Длинный былъ стихъ, трудный былъ стихъ, но вс пли, путая и коверкая новыя слова, въ которыхъ чуялось… Что чуялось? Чуялось что-то.

Пли, смотря въ мутное небо, куда смотрлъ и Клеёнкинъ. Развали рты, ощупью нетвёрдой подбирали слова, и крпче вздымались голоса на знакомомъ стих о «крпости»:

Крпость Мою не сдавайте,

«Скоро, скоро Я приду!»

Въ мутное, невесёлое, непогожее небо смотрли глаза, крпче нажимали голоса чующихъ что-то, пока неясное, а тучи ползли и ползли. А съ бугорка глядло все ещё неснятое - 33.

VI

Пришёлъ въ усадьбу столяръ Митрiй и заявилъ, что можетъ сдлать необыкновенное бюро изъ палисандрового дерева.

- У меня теперь твердость въ рук… Всё могу!

Конечно, не можетъ. Онъ весь трясётся, глаза - въ сизыхъ, набухшихъ вкахъ, и мутны-мутны, синеватыя губы сухи и жаждутъ, мочалистая бородка стала ещё рдй. Но онъ хочетъ «длать».

- Прямо, я теперь всмъ прозрлъ, всё мн открыто стало. Нтъ дурй нашего народу, честн'oе слово. Да вотъ… возьму себя за примръ. Ну, что теперь я? У меня на луковку нтъ, а вчера въ город шкиндеръ-бальзамъ пилъ за рупь семь гривенъ… честн'oе слово! Теперь, скажемъ, какъ я бы долженъ быть? Служилъ я въ Москв, высокое мсто занималъ, въ доврiи у подрядчика. Любилъ меня до страсти. «Вотъ что, Митюха-соколикъ, бери отъ меня подряды махонькiе, будь радчикомъ. Денегъ теб на руки на монетки, а вотъ теб насупротивъ домъ - три тыщи съ землёй рендованной, будешь вки-вчные Богу за меня молить!» А до-омъ… бда, а не домъ! Сосна - топоръ не беретъ, скондовый, мать честн`aя! Рыскуй, больше никакихъ! Ну, не дуракъ я?! Отказался. Отработалъ бы ему въ два-три года. А черезъ ее! Я бъ теперь завился подъ самую маковку! «Нтъ, не осилю. Мартынъ Петровичъ». «Осилишь!» - «Не осилю!» Прямо, умолялъ! Вотъ, покойникъ, померъ, царство небесное, а то бы свидтельство отъ него предоставилъ.

Онъ стоитъ подъ яблонями, смотритъ растерянно на свои трясущiяся руки, которыя теперь, - занетъ онъ хорошо, - ничего не могутъ, рваный, синеватый, угарный. И уже не кровь въ нёмъ, а застарвшiй спиртъ, и не голова, а кубъ перегонный. Одинъ изъ тысячи этой округи, сотни лтъ пьяныхъ, сбитыхъ, ломавшихъ жизни. И пьяны всё ещё вонъ т покривившiеся избушки, и деревья, и косогоры.