Суровые дни

- Должны изобрести учёные люди средство отъ этого… отъ алкоголю, разъ вс привыкли, а то разоримся въ отдлку… - говоритъ Иванъ, выпрашивая мутнымъ взглядомъ. - Ну, что такое это виноградное вино? Вотъ Василь Прохоровъ, трактирщикъ… угощаетъ меня, хорошо. Пью. Почему такое не ощущаю ничего? Говоритъ - надо желудокъ тонкой, а то скрозь не вникаетъ и дйствiя нту. Господское вино, говоритъ. А?! - «Возьми, говоритъ, хересу… замчательный хересъ у меня есть, испанскiй хересъ!» - Почему хересъ? Непонятно. - «Все равно, а ты прими, отъ него сразу прояснитъ». - Взялъ хересъ, - шесть гривенъ полбутылки. Выпилъ духомъ, не закусывалъ: его всегда безъ закуски надо, а то не окажетъ. Ничего, а сердце жгетъ! Почему не дйствуетъ, ежели хе-ресъ? - «Не знаю, говоритъ, батюшка хвалилъ. Возьми на пробу рому самаго отчаяннаго, съ картинкой. Борисъ Иванычъ, урядникъ, остался доволенъ». - Да-вай. Нарисовано хорошо… по морю корабль на парусахъ, горы и дерева, сидитъ въ кусту арапъ въ блой шляп, безо всего, только тутъ у него полотенцемъ закрыто, и изъ толстой бутылки потягиваетъ, а тутъ все ему на головахъ несутъ всякiе фрухты и бутылки… и красавица съ нимъ губастая подъ большимъ листомъ сидитъ и папироску куритъ. И какъ чертенята пляшутъ. - «Это, говоритъ, ихнiе короли пьютъ. Вотъ и печать, смотри, - ихнiй знакъ, что настоящiй ромъ». - Сколько? - «Съ кого два рубля, съ тебя за печку, - печь ему склалъ! - рубликомъ удовольствуюсь». - Съ крестникомъ мы были, стали пить… Ро-омъ!.. Мать ты моя-а!.. Никогда пить его не буду. Помёрли, былъ. Разсуждать можно, умственное всё ничего, а сли съ крестникомъ на копылья - глина-глиной. Въ сторону, понимаешь, мотаетъ, а ходу настоящаго нтъ. А трактирщикъ гогочетъ! - «Ежели бы хочь на о-динъ гра-дусъ перепуститъ… - три дни такъ и просидишь. Мадеры хочешь, - сейчасъ облегчить?» - И ужъ разговору у меня не стало никакого. Что т-такой, а?! Потомъ три дни въ голов звонило, и всё красное: небо - красное, трава - красная, извёстку мшаю - красная! А?! Потомъ ужъ я всю эту музыку постигъ. А вотъ. Приходитъ изъ Лысова Степка, племянникъ, объявляетъ: такое хозяинъ у насъ варенье варитъ, чисто крысъ морить собрался. А это онъ у лысовскаго погребщика подручнымъ. Можетъ, видали: мурластый изъ себя такой, трактиръ у него и погребокъ. Одинъ онъ сынъ, люди воевать пошли, а ему счастье - одинъ сынъ, и морда, какъ зеркало. Вотъ онъ при трактир-то и выдумалъ вино длать. Купилъ двадцать четвертей краснаго и теперь такое вино производитъ - не дай Богъ. Секретъ изъ Москвы досталъ отъ брата, какъ составлять, пакетовъ всякихъ приволокъ, купоросу, коры тамъ всякой, порошковъ, капель лимонныхъ для отшибки… да ещё, само главное, спирту казеннаго, синенькаго-то! И пошло писать! Какъ заперли трактиръ, такъ, говоритъ, всю ночь съ хозяиномъ и не спали. Поставилъ Степку передъ иконой, веллъ побожиться, стращалъ всё. Далъ рубль. - «Узнаетъ полицiя - обоимъ намъ въ тюрьму не миновать на три года! А будутъ хорошо покупать, - мн хорошая польза и теб рубль накину. Отравы черезъ это нтъ, даже напротивъ, укрпляться будутъ, учёные составляютъ секретъ за большiя деньги. Везд такъ заведено, а то настоящаго вина нехватаетъ и кислое оно, а тутъ на вкусъ ни сравнить!» - вотъ. Всю ночь съ хозяиномъ не спали, воду ему всё таскалъ изъ колодца, а онъ на карасинк свою кашу варилъ. Весломъ въ кадушк помшаетъ чего, понюхаетъ, подольетъ чего. Патки крутой добавлялъ кусочки, глядя по сорту. Бу-тылокъ наготовили! всякаго-то сорту! И ромъ у нихъ, и портвейнъ, и хересъ этотъ самый… А жена билетики рзала и наклеивала. Тотъ разливаетъ, она - шлёпъ да шлёпъ. И нашлёпали бутылокъ - полонъ погребъ. А?! Ну, что длаютъ?!! Да вдь уморитъ народъ! Нтъ, говоритъ. Хозяинъ при немъ полстаканчика выпилъ, но только его стошнило, - говоритъ, отъ своей работы стошнило, какъ знатно, изъ какой силы приготовлено, а если холодненькаго, то какъ самое хорошее вино, заграничное. На прахтик испытано, по наук! И теперь такiя деньги загребаетъ! А настоящее-то ежели продавать - никакихъ капиталовъ нехватитъ, и всё равно нарвешься… Нтъ никакого выхода.

Говоритъ Иванъ, чуть посмиваясь, а глаза тревожные и больные. Онъ - хорошйi печникъ, извстный на всю округу, - «прямо, мн королёмъ здсь быть надо, на кон здить, какъ я замчательный по печамъ!» - а пропилъ всю свою душу. Осталось въ его душ два чувства: злоба и жалоба.

- Работа наша въ сырости да въ грязи… чего харошаго видали?! Выпилъ - просохъ, а то никакой возможности. Ни образованiя нтъ, ни понятiя-ума, чисто я какъ свинья! Сунешься къ себ въ домъ - чернота, грязнота, хорошаго разговору - одинъ сукинъ сынъ, ей Богу! А-ты, горе зелёное! Я въ такомъ случа бабу принимаюсь жучить, чтобы не саднила. Устройства нту настоящаго, дураками жить легче, пьяницами. ВрНо? Дла эти хорошо извстны… оч-чень даже хорошо! Врно?