Суровые дни

- Прокурила она меня до самаго заду! На Донской улиц жилъ, у Мартынъ Петровича, стараго завту человкъ. Ну, конечно, молодой, глаза у меня свжiе, какъ у орла… хохолокъ я носилъ, сапоги рантовые, когда запиралъ употребленiе… мелкой гармоньей, спинжакъ синiй! Духи покупалъ въ уточкахъ стеклянныхъ, въ ватк, - прямо, яблоками отъ меня, - очень чисто ходилъ! Часовщикову дочь сватали, сколько-то тамъ приданаго полагалось, - у часовщика два магазина, и ещё заводилъ по казённымъ мстамъ. Сколько они на меня припасу всякаго стравили! - лошадь можно купить, а не то, чтобы жениха прiобрсти! Пирогами, часы мн за полцны… А она - Анюточка-цвточекъ, не забудь меня, дружочекъ! - плъ, бывало, ей всё такъ. Благословились, честь-честью. А ужъ я первый подрядъ взялъ, рысакъ показалъ: вс шкапы въ гимназiи на Канав перебрать - на тыщу рублей! Задатокъ взялъ. А тутъ, въ самый день внца, блошвейка моя, врочка бленькая… съ ней я, какъ сказать, имлъ любовь, и тоже она по рюмкамъ звонила. Приходитъ моя Врочка, - р-разъ меня по щек! Оч-чень яркая такая была, худощавая, злю-щая, когда въ ней ревность. Узнала про часовщика. «Глаза и ей, и теб, паскуд, выдеру, вуксусомъ оболью!» А ужъ я съ часовщика сдулъ задатку сто цлковыхъ. «Пойдемъ, выпьемъ, говорю, напослдокъ холостой жизни… можетъ, я обдумаюсь!» - Э, - думаю, - очуметъ она у меня, я сейчасъ къ невст - и сварганимъ свадьбу. Успокоилъ её, блошвейку-то, - къ Бакастову, въ трактиръ. Укрплюсь, мимо буду, черезъ плечо. А я очень ловко могу. Начали. Разъ-разъ, разъ-разъ. Жалко мн её стало! Пьётъ, а сама плачетъ. А-а-ты, несчастная! Р-разъ, - рзанулъ одну-другую, какъ штучекъ восемь прополоскалъ - сiянiе у меня начинается. - У васъ, можетъ, настоечка какая есть… мн бы только отлакироваться? Нту? Ну, ладно. - Стало мн её жальчй и жальчй. И до того мы съ ней, съ Вркой, настеклились… - самъ хозяинъ приходилъ и водку дальнйшую воспретилъ. Меня тамъ уважали… чтобы въ полицiю не таскали… И вдругъ - часовщикъ съ двоюроднымъ братомъ и ещё какiе-то ихнiе, въ картузахъ, сродственники. Внчаться!» - «Не желаю! вотъ моя Врушка, законная жена!» Такъ и отринули. Какъ?! Пироги наши лъ?! Сто рублей взялъ?! А!! Въ участокъ! На дорог бой, у басейны. Спинжакъ съ меня сорвали, брюку оторвали, сапогъ мальчишка стащилъ, его сынишка… полонъ рынокъ народу, свистки такъ и жучатъ - ухъ ты! Сраженiе цльное разгорлось. Время праздничное, наши паркетчики по пивнымъ сидли, - сейчасъ на скандалъ! Плшкинъ-сапожникъ, на меня сапоги къ свадьб шилъ, - за меня. У часовщика полонъ рынокъ покупателей, конечно, - мясники, бараночники, мучники, - на насъ ахнули. А тутъ плотники съ Донской подоспли, съ струментомъ шли. Бей! Володимiрскiе, не удай! А ужъ они - на соломинку окоротить топорикомъ могутъ, а какъ въ битву такую, за своего - тутъ мясник что! За ножи!! Въ лавки побжали… счки-топоры! Часы съ меня, помню, самъ часвощикъ сорвалъ первымъ дломъ. Какъ орёлъ налетлъ! Съ Шаболовки пожарные тутъ - ка-чай! Кончилось такъ, что одинъ потомъ въ больниц померъ, двоюродный братъ часовщиковъ, а нашему паркетчику ротъ разорвали до уха - тросточкой ему зацпили. Судъ потомъ былъ, сидли вс, на покаянiе троихъ отдали… Черезъ еёвсё. А то бы я съ не теперешней бы свёклой своей жилъ, а съ Анютой. Она потомъ за мясника вышла, - говорятъ, на фтомобил здитъ ужъ…

Потомъ Митрiй сталъ разсказывать про свои муки. Не спалъ дв недли, всё думалъ: поршить себя, либо что изобрсти.