Суровые дни

Строится и строится жизнь, поскрипываетъ, а прётъ по какимъ-то своимъ дорогамъ. Т же, какъ-будто, стоятъ тихiя избы, а сколько новыхъ узловъ заплелось и запуталось за оконцами, за сренькими стнами. И сколько этихъ узловъ придётся разрывать, съ болью или скорбно распутывать въ долгiе дни и ночи, что не устоятъ въ неподвижно-уныломъ однообразiи этимъ нахмурившимся избамъ подъ вётлами и особенно пышными въ это лто, какъ свжей кровью залитыми, рябинами. Не будутъ он стоять, какъ стояли вка, раздадутся ихъ стны, и заговоритъ въ нихъ иная жизнь. Да ужъ и теперь говоритъ…

- Эхъ, ми-лай! - говоритъ Митрiй. - Такъ всё перкувырнуло всё у меня… чисто какъ выспался! Шабашъ: Да, ему, видно, скоро - шабашъ. Какъ-будто у него желтуха: желты блки, зелено подъ глазами, и осунувшееся лицо будто пропитано охрой взелень, а бловатыя дёсны обнажились. Онъ тяжело дышитъ, говоритъ, будто ворочает брёвна, и все покрёхтываетъ и потираетъ у печени.

- Только не поглядишь самъ-то, чего изо всего этого выйдетъ… Пущено лачку здорово… заблеститъ! Такъ-то заблести-итъ… А занятно бы поглядть…

Что заблеститъ? Да всё. Такъ онъ вритъ. И хорошо знаетъ, что ему поглядть не придётся.

- Шабашъ, попито-пожито. Давно бросилъ водошное занятiе… желудокъ не принимаетъ. А какая со мной на этотъ счётъ штука вышла! Какъ узналъ о себ, что у него болитъ… еще до этого съ мсяцъ… маленько одеколономъ прошибся. Чего они тамъ въ него напустили… а какъ отколдовали. Взялъ за рупь съ четвертью, съ картинкой… написано - Калибри… значитъ по-военному… калибръ? Вотъ этотъ-то калибръ меня и саданулъ, выхлестало… И ужъ не желаю, никакой радости не признаю. И пошло, братъ ты мой, у меня дло въ маштабъ!.. Сейчасъ, напримръ, дло такъ мн и бгётъ… Заказъ взялъ въ город… гроба да кресты. Госпиталю этого товара требуется нсколько… Оборотъ пошёлъ такой драгоцнный по работ, - покрутилъ онъ жёлтыми узловатыми пальцами, - значитъ, одно цпляетъ-тащитъ, другое натекаетъ… оборотъ! Да и везд теперь оборотъ, какъ ни промръ… Да-а… И тутъ у насъ… - поглядлъ онъ съ бугра на Большiе Кресты, - всякаго обороту есть… всего пройзошло! Въ масштабъ!

А всё т же, какъ будто, избы и вётлы, и рябины. Но въ самой середин села, гд зiяла развороченной крышей изба портного, - чёрное пятно пожарища въ чёрныхъ ветлахъ. Сгорлъ и самый портной, не попалъ въ Москву шить сюртуки и фраки.

- Настигла судьба нашего Рыжаго… Спиртъ перегонять изловчился… секретъ открылъ. Гонялъ да пробовалъ по вкусу. Догонялся до градусовъ… ке-экъ всю его аптеку фукнетъ… го-товъ! Прикрылъ дло. Мальчишку его угольщику въ лсъ баба отдала, а сама, слыхать, въ Москв живетъ… къ брату, ассенизатору, поступила, на бочк здитъ… Какъ фукнуло-то! Ежели тутъ поразобраться… такое движенiе всего, бда!

И ещё новое. Красный поповъ домъ теперь голубой, помолодвшiй, терраса въ полотнахъ съ фестонами, на бседк посаженъ на тычокъ золотенькiй шаръ - будто увеселительный садъ. На балкончик, въ покраснвшемъ виноград, что-то голубенькое вытряхиваетъ блую скатерть.

- Ма-ша!.. - показываетъ на голубенькое Митрiй и расплывается въ болзненную, жуткую на его лиц, улыбку. - Вотъ гвоздь-то намъ вколо-ти-ли! Съ весёлымъ теперь попомъ живемъ. Музыка такая идетъ!.. Новый, какъ же. Тотъ-то, рыбакъ-то нашъ, померъ на маслениц. То, говорятъ - обълся, а то, будто, отъ разстройства. Три тыщи далъ подъ хорошiй пр`oцентъ въ город, мушнику подъ домъ. На войн мушникъ… Срокъ подошёлъ, давай деньги! Нту, мужъ на войн. Продамъ съ торгу! Не продашь, военная защита у насъ! Отсрочку имемъ! Да ещё за твои двадцать пр`oцентовъ засудимъ. Сразу его ударомъ… А этотъ новый, стрыженный, совсмъ мальчишка ещё. Ему бы призываться скоро, ратникъ онъ… а онъ уюркнулъ - в попы. Только семинарiю закончилъ, женился и - попъ! Цльный день граммофонъ поетъ, а онъ всё по террас похаживаетъ да Машу кличетъ. Маша да Маша! Въ саду цлуются, другъ за дружкой гоняются… Ма-ша! Тотъ-то, бывало, зачнетъ въ церкви разносить… ку-да! А этотъ - Куцый. Мальчишки дразнютъ. И никто его не слушаетъ. Ещё и не обгались вдосталь, а службу правитъ. Теперь бы утшать, а ему вры нтъ, бабы и не глядятъ. Маша да Маша! Какъ похала старая-то попадья… всё наливку распродавала, шесть четвертей! Хорошiя деньги взяла.

Разсказываетъ и разсказываетъ про округу. Да какая же жизнь кругомъ, упрятавшаяся в тихихъ поляхъ, смшная и горькая! И какое движенiе всего. Только смотрть и смотрть и захватывать жадно, пока ещё не разсыпалась. Жуткая и красивая пестрота, въ дегт и сусали, въ неслышныхъ крикахъ, въ зажатыхъ стонахъ и беззаботности. Быть!