«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Потом, уже созвонившись, папочка снова приезжал к нам с подарками от Зинаиды Николаевны. Он спрашивал, нет ли у нас каких-нибудь книг о Шиллере – вероятно, он писал тогда свое предисловие к переводу “Марии Стюарт”. У нас с мамой ничего такого не было, но у Леноры Густавовны нашлось старое немецкое собрание сочинений Шиллера с подробным вступлением и комментариями. В следующий приезд мы передали эти книги папе. Возвращая их через некоторое время, он прислал нам посмотреть итальянское издание “Доктора Живаго” и номер журнала “Esprit” с переводами нескольких его стихотворений. Я тогда впервые увидел имя Мишеля Окутюрье, прекрасного французского поэта и папиного переводчика, теперь большого нашего друга.

Это вам на несколько дней. Пожалуйста, обращайтесь осторожно, не запачкайте. Но, кажется, Esprit Женя уже видел. От души благодарю за книги, я извлек из них много пользы. Всем привет.

В это время в папиной переделкинской комнате появились новые полки с присылаемыми ему из-за границы книгами. Зинаида Николаевна купила ему большой гардероб, куда перевесили немногочисленные костюмы и пальто, а освободившееся от них место в старом стеллаже было занято добавочными полками, куда аккуратно ставились новые книги. Папочка очень радовался красоте изданий в нарядных блестящих обложках и водил нас к себе, чтобы показать новые полученные им подарки. Недавно многотомное собрание Вирджинии Вульф прислал ему Исайя Берлин[383], поразившись тем, что папа ее не читал. Как вспоминал потом Берлин, в папиной манере разговаривать ему показалось что-то общее с Вирджинией Вульф, с которой он был знаком в молодости.

Новые полки быстро заполнялись. Через год нижний ряд заняли роскошные художественные издания “Scira”, присланные Елен Пельтье в некотором расчете на то, что в случае нужды их можно будет продать за хорошие деньги. Одну книжку малой серии “Scira”, посвященную Боттичелли, отец принес маме. Скрытая символика этого подарка не обсуждалась, но была душевно понятна им обоим. Кроме неизменного сопоставления маминой внешности с женскими образами итальянского Возрождения, папа помнил, что Боттичелли как художник был ее глубокой любовью. Его удивительная Pieta потрясла ее, когда она была в Мюнхене, трагическое недоумение апостола Иоанна, разглядывающего гвозди Распятого, представлялась ей живым изображением ее горя, пережитого в те годы.

Вскоре в папином кабинете появилась старинная конторка, которую Зинаида Николаевна нашла ему в комиссионном магазине, чтобы он мог писать стоя, как велели ему врачи после недавней истории с ногой, и в ящики которой он складывал получаемые им письма. Его переписка с заграницей росла с каждым годом и очень его радовала. В ней он находил своих единомышленников и поклонников, потому что тот узкий круг друзей и родных, которым ограничивалось в России в то время число его читателей, не мог его более удовлетворять.

Когда в разговорах с папой я ссылался на их мнение, он говорил мне с раздражением, что никогда не писал и не стоит вообще это делать только для знакомых, для тебя и мамы, Тагеров, Баранович и Поливановых, которые и так все понимают.

Зимой папа снова тяжело заболел. На этот раз Корней Иванович Чуковский, взявшийся помочь с устройством его в больницу, не мог добиться места в Кремлевке. Его положили в больницу МК партии в Давыдкове. (Еще несколько лет назад это здание было занято полком охраны Сталина, дача которого находилась неподалеку в глубине леса.) Там папа пробыл почти два месяца до середины апреля.

Мы с мамочкой навещали его там дважды. Сначала он лежал в большой палате на двоих. Его соседом был какой-то крупный военный чиновник, специалист по вооружению. Мы привезли папе по его просьбе шариковые ручки, тогда только появившиеся в продаже. Ему когда-то дарили подобные заграничные ручки, но он не приноровился ни к ним, ни к автоматическим, предпочитая обыкновенные с пером и чернильницей. Но в больнице, лежа на боку, можно было писать только шариковыми, хотя они пачкали и текли. Конечно, нужны они были не для работы, а только для открыток. Мы пробыли у отца недолго и разговор вращался главным образом вокруг медицинских тем и необходимости операции на колене, о которой говорили профессор Вовси, Эпштейн и другие.