«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Это единственный раз, когда я завел с ним разговор об антисемитизме. Я знал, что этой темы для него не существует, слишком большое и страшное место она занимала в его детстве и родительском доме, – когда совсем рядом проходили черносотенные погромы, дело Бейлиса, и “процентная норма” регулировала его поступление в гимназию и окончание университета. Я понимал, что мечта Миши Гордона “расхлебать” наконец эту кашу, которую заварили взрослые, была его собственной детской мечтой, не позволявшей ему никогда молча склоняться перед несправедливостью такого разделения. И слишком хорошо зная, как мертвит и суживает эта тема и связанные с ней психологические комплексы духовную свободу человека и какого труда стоило ему преодоление всего этого в себе, папочка стремился навсегда избавить меня от узости подобного взгляда на мир.

Мы с мамочкой навещали папу в Кремлевской больнице на Воздвиженке, куда его вскоре положили. Ему к тому времени уже стало лучше, прошли страшные боли, от которых он кричал. Он был еще очень слаб, но разговор, который он завел с нами, запомнился мне своею глубокой значительностью.

От него недавно ушла навещавшая его Ольга Всеволодовна. Мы столкнулись с нею на выходе. Отец рассказал, что она занимается его издательскими делами. Но они внезапно застопорились – стихотворный сборник, который составлял Банников, застрял в типографии, и он отказался вносить требуемые от него поправки в автобиографическое вступление к нему. Что издание “Доктора Живаго”, которое начали редактировать в Гослитиздате, тоже остановлено. И все же, несмотря на это, он должен сознаться, что очень счастлив своей жизнью и тем, что у него есть возможность любить и быть любимым в этом возрасте. Он говорил, что был воспитан с юности на крепком нравственном тормозе, и пример родительского дома привил ему толстовский взгляд на семью. Но лирика, которая стала его профессией, постоянно раскачивала его. Он рассказывал, что Зинаида Николаевна совершенно сгорела в романе с ним, но тем не менее он всегда на страже ее интересов и никогда этого не изменит. Его короткий роман с Ольгой Всеволодовной был резко оборван им через год и никогда бы не возобновился, если бы ее не арестовали. И теперь, когда она освободилась, он, по требованиям своей совести, не может ей ни в чем отказать и полностью покорился всем ее желаниям.

Мамочка, слушая все это, плакала и повторяла, как она его понимает.

На каникулы мы с Алёнушкой решили поехать в Закарпатье. Перед отъездом во Львов повидали папу в Узком, куда его устроили после больницы. Нас испугал его вид – страшные черные круги под глазами, слабость, худоба. Но он успокаивал нас, говоря, что это просто реакция на пенициллин, и теперь ему уже значительно лучше. Мы с ним гуляли по парку, он рассказывал о Владимире Соловьеве, который жил здесь у Трубецких, и показывал комнату, где он умер. Узкое стояло среди еще незастроенных полей, на горизонте отдаленно рисовался огромный город в своем знакомом с детства облике.

Папа еще в 1928 году возил сюда в санаторий мамочку и очень любил этот дом и парк. Он объяснял нам, что название “Узкое ” образовано от реки Усы и было сначала “Усское”. Через несколько месяцев мы узнавали “ворота с полукруглой аркой” и “дом неслыханной красы” в его стихотворении “Липовая аллея”, написанном по возвращении из санатория.

Мы писали папе 23 июня 1957 года из Мукачева, надеясь, что он уже выбрался в Переделкино из больнично-санаторного круга:

Мы сняли комнату у учителя латинского, немецкого и французского языков. Городок южноевропейский, одноэтажный, черепичный и чистенький. Улицы в акации, каштанах и чинарах. Утренний, дневной и вечерний колокольный звон из церквей разных вероисповеданий и женского монастыря.

Сразу после приезда Алёнушка заболела ангиной, наверное, простудилась в дороге. Боялись осложнения на почки. Нашлось два очень милых врача и все, кажется, обошлось благополучно. Если и дальше будет хорошо, переедем на недельку в Ужгород и потом тронемся домой. Деньги у нас есть, нам хорошо несмотря на волнения и хворь. Окрестности очень приятны, во вторую половину дня, после обеда в диэтической столовой, гуляем. Читаем Толстого. Рассчитываем быть дома к середине августа и навестить тебя. Если захочешь написать нам, то пиши в Ужгород Закарпатской области до востребования, так как письмо нас в Мукачеве уже не застанет, переедем числа первого. Крепко тебя целуем, любящие Женя и Алёнка.

В Ужгороде нас ждала папина открытка:

7. VIII.57

Дорогие Елена Владимировна и Женя, получил, Женя твое письмо. Нога у меня болит и все еще не в порядке, а в остальном я здоров и живу в Переделкине по-прежнему и очень занят, в особенности после 4-х месячного перерыва. Ждите моего звонка по телефону. Может быть, 13, когда я надеюсь быть в Москве, если вы к тому времени вернетесь, увидимся.

Вероятно, именно 13 августа папа, как обещал, забежал ненадолго к нам на Дорогомиловскую и рассказал, что написал несколько новых стихотворений для сборника, издание которого по-прежнему задерживалось.