«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Эти мысли должны были получить воплощение в его новой пьесе. В Грузии у него пробудилось желание написать об археологических раскопках, при которых жизнь давно прошедших веков переплетается с реальными судьбами современных людей. Его заинтересовало время первого христианства в Грузии, апостольская деятельность Святой Нины и ее сподвижницы Сидонии. Он спрашивал, нет ли у нас каких-нибудь интересных книг по археологии. С этими же просьбами он обращался к своим друзьям за границей, и через некоторое время получил в подарок прекрасную книгу про Кумранские рукописи, о которых нам с увлечением потом рассказывал. Мы ничего не знали о них до этого, и для него, как и для нас, это было потрясающей новостью и открытием.

Через несколько дней папочка снова неожиданно появился у нас и, взволнованный, сказал, что видел сейчас человека без шеи. Он вернулся от генерального прокурора Р. А. Руденко. Его остановила на дороге, когда он гулял в Переделкине, черная машина и увезла в Москву на допрос в прокуратуру. Руденко объявил ему, что против него заведено дело о государственной измене и потребовал совершенно прекратить встречи с иностранцами.

Причиной этого вызова стала публикация стихотворения “Нобелевская премия” в “Daily Mail”. Папа отдал его молодому английскому корреспонденту Антони Брауну и просил передать Жаклин де Пруайяр в Париж. Но тот напечатал его в газете, снабдив комментариями, в которых последняя строфа о вере в победу добра над подлостью и злобой трактовалась как ожидание политического переворота.

Папочка сказал, что он подписал обязательство не рассказывать никому о допросе и просит сохранить наш разговор в тайне: – Прокурор потребовал от меня письменного обязательства не встречаться с иностранцами, но я категорически отказался его дать. Я сказал ему, что могу подписать лишь то, что я читал его требование, но никаких обязательств взять на себя не могу. Почему я должен вести себя по-хамски с людьми, которые меня любят и желают мне добра.

Вероятно, папочка скрыл от Зинаиды Николаевны вызов к прокурору, чтобы ее не волновать, но она видела публикацию стихотворения и возмущалась комментарием Брауна. Она находила в стихах прямое описание вынужденных Бориных прогулок на своем участке и невозможности выйти за ворота – живое описание лесной части участка (“ели сваленной бревно”) подтверждало правильность чтения. Записка с отказом от приемов полностью соответствовала ее желаниям и была вскоре повешена на двери. Папа объяснял в ней, что ему запрещено принимать иностранцев и просил их не обижаться на него за это. Текст был составлен на трех языках – записка должна была помочь Татьяне Матвеевне отваживать посетителей. Но приходившие часто по прочтении записки просили позволения взять ее себе как автограф, на память, и папе приходилось каждый раз писать ее заново.

Мы видели одну из них, когда приезжали к нему в апреле.

Зинаида Николаевна радостно сообщила нам, что Боря получил известие из Инюрколлегии о том, что на его имя пришли деньги из Норвегии и Швейцарии. Этих денег так много, что теперь им будет обеспечена безбедная старость.

Поездка в Москву по этим делам несколько раз откладывалась. Папа обещал маме, что увидится с ней в один из ближайших дней, но все что-то мешало.

17 апреля 1959. <Переделкино>

Дорогая Женя, извини, что вчера вечером не мог предупредить тебя (для меня самого это явилось неожиданностью), что поездка моя отменяется, и я буду в городе только на той неделе.

Извини также, что тебе так задержали деньги.

Целую Петиньку и всех вас.

Б.

Я позвоню на днях, когда узнаю, в какой день мне надо в город.

Через несколько дней папа заезжал к нам, возвращаясь из Инюрколлегии. Он хотел часть денег разделить между Зинаидой Николаевной и Ольгой Всеволодовной, что-то отдать в Литфонд для престарелых писателей, но большую часть оставить за границей на случай поездки туда.

Впоследствии Ольга Всеволодовна рассказала нам, что они ездили в тот день вместе, и именно она настояла на том, чтобы прежде чем брать деньги, спросить мнения Поликарпова. Тот запретил это делать, сказав, что папа должен передать их все в Комитет защиты мира.

Отвечая на мой вопрос о судьбе этих денег, он мрачно сказал, что распорядился отправить их обратно. Он понимал, что Комитет защиты мира – чистое вымогательство, и лучше уж было бы употребить эти деньги на детские сады.

– Впрочем, это все равно, – грустно заключил он.

Это было для него еще одним страшным ударом. Он мечтал в то время о новой самостоятельной работе, и эти деньги обеспечили бы ему возможность ее написать.

Со своей стороны, Ольга Всеволодовна хлопотала о новых заказах на переводы для отца, самая мысль о которых вызывала у него тогда ужас. Он говорил, что полжизни отдал на переводы – свое самое плодотворное время, и с горькой болью ощущал, как мало успел сделать в жизни. Пробудившиеся в Грузии замыслы пьесы приобретали новые очертания.

В начале июня мамочка уехала в Коктебель и писала папе:

<6 июля 1959. <Планерское>

Дорогой Боря!