«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Я остаюсь здесь еще на месяц. Можешь ли ты выслать мне деньги за июль. Живется мне здесь хорошо. Я поправилась, загорела, купаюсь и вообще радуюсь, что так хорошо дышится.

Когда я приехала, цвели розы, их было так много, что они не в состоянии были держаться на кусте, они расцветали, а к вечеру уже увядали. Цвел тамариск, маслины. Воздух был такой, что все время ловила себя – вот тут рядом тамариск, а там маслины. Теперь цветут белые лилии и метиола. Второй день гроза круговая и буря.

Крепко тебя целую.

Мой адрес Планерское Крымской области. Дом Федора Николаевича Чернышева Евгении Владимировне Пастернак.

В издательстве “Искусство” папе предложили перевести “Стойкого принца” Кальдерона, но первое ознакомление с текстом огорчило его. Кальдерон испугал своей холодностью и условностями формы.

Он подробно рассказывал нам об этом, как и о своих взглядах на переводы вообще, когда мы втроем с полуторагодовалым Петенькой приехали пожить у него на даче по приглашению Зинаиды Николаевны. Она с Ниной Табидзе и Лёней собиралась в Ригу и Таллин, покататься по Прибалтике. Она отдала нам свою комнату, “лесную”, как она называлась, потому что ее окна выходили в лес. Главным украшением нижних комнат были витрины с небольшими дедушкиными набросками. Их было очень интересно рассматривать. В первый же день, когда мы приехали, папа рассказал нам, что выбрал их из маленьких альбомчиков и дал окантовать. Под каждым рисунком он проставил даты и многие надписал. Он с удовольствием показывал их и объяснял сюжеты. Ему очень нравился рисунок с Жони, сделанный в 1918 году. Она стоит на кухне, повязанная по-бабьи косынкой:

– Правда, видно, что она чистит картошку? Как точно передана ее поза!

Папу встревожило, что Петенька может свалить на себя мраморные бюсты, стоявшие в столовой. По его просьбе сторож Гаврила Алексеевич Смирнов перенес их на террасу, куда Петенька не ходил. Папа объяснил Алёнушке, да и я, вероятно, уже забыл, что один из этих портретов изображает Марию Антуанетту, а другой – мадам де Помпадур и как будто “настоящий Гудон”[395].

Зинаида Николаевна с Ниной Табидзе и Лёничкой уехали 23 июля в 5 часов утра. Папочка провожал их. Накануне целый день готовились к отъезду, жарили баранину в дорогу, топили сливочное масло и складывали в банки. Мы остались в доме одни с папой и Татьяной Матвеевной, нашей старой знакомой и доброжелательницей. Первым делом нам был преподан железный распорядок дня. Папа вставал рано, сам убирался в своей комнате, для чего у него на шкафу всегда лежала чистая тряпка, а около дверей – метла и совок. После этого он сходил вниз завтракать и шел работать, иногда забирая с собой наверх чашку чая. Мы завтракали одни. Папа спускался около часу и уходил гулять, иногда – к Ольге Всеволодовне. Возвращался без четверти три, принимал душ в саду, переодевался во все чистое, и мы садились обедать. Петеньку мы кормили отдельно, до общего обеда, и укладывали спать.

Мы сидели втроем за большим столом, покрытым красной клетчатой клеенкой. За первым блюдом разговаривать было нельзя, папочка глотал суп, пока горячий. Во время второго начинался разговор. Всегда с извинений, что он человек занятой, и ему некогда с нами посидеть поболтать, чтобы мы на него не обижались:

– Я всем так говорю, – добавлял он.

Потом переходил на рассказ о пьесе, которую начал тогда писать:

– Это тема существования искусства при крепостном праве. История актера провинциального театра.

Он очень заинтересовался, когда я сказал ему, что Аленушкина бабушка Мария Александровна Крестовская была актрисой провинциальных театров, выступала в Киеве, Саратове, Витебске и других городах в конце XIX века и начале XX. Он сказал, что обязательно расспросит потом поподробнее, когда будет нужно по ходу работы:

– Ведь работа – это всегда плагиат, использование чужих знаний и мыслей. Но теперь, – он извинился, – я должен идти наверх поспать.

Он непременно спал после обеда, но очень немного, минут двадцать, после чего спускался вниз за чашкой чая и уходил вновь работать. Работал часов до восьми – полдевятого и потом снова шел погулять.

В это время нам было велено ужинать, чтобы освободить на вечер Татьяну Матвеевну, папа ужинал позже, часов в десять, вернувшись после телефонных разговоров. Врачи рекомендовали ему более ранний ужин, но он жаловался, что не может уснуть, если перед этим не поест. На ужин у него всегда было холодное вареное мясо из супа и грузинская простокваша мацони, закваска которой каждый раз перекладывалась из готовой баночки в новую для следующей порции.

Когда папочка ел свой холодный ужин, без помощи уже ушедшей спать Татьяны Матвеевны, мы возобновляли оборвавшийся разговор.