«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

– Как ты думаешь, чем писал Достоевский? Я не сразу нашелся, что сказать.

Он продолжал:

– Если Лермонтов писал кровью, Гоголь – слезами, Толстой – краской, Салтыков-Щедрин – желчью, то Достоевский писал… – и папа сделал выжидательную паузу, – чернилами. И в этом заключается высшая профессиональность его прозы. У него – гипнотически-чернильная душа.

В “Повести о двух городах” Диккенса папа находил неиспользованные еще в литературе возможности. Его восхищал повторяющийся момент в “Повести”, когда эхо доносит в Лондон гул шагов революционных толп на улицах Парижа, герои “Повести” чувствуют тревогу, как будто они находятся одновременно в двух временах, в двух городах.

Помню приход Корнея Ивановича Чуковского, который после нескольких слов с папой мгновенно переключился на нашего Петеньку. Это было их первое знакомство. Корней Иванович уселся на лестнице террасы и сразу сумел завоевать его полное доверие. Он фантастически жонглировал стулом, веселился и сам смеялся и махал руками. Петя в ответ громко хохотал.

С Петенькой в то лето был еще другой забавный случай. В начале августа приезжал из Швеции впоследствии знаменитый славист Хедрик Бирнбаум. После разговора с папой они вышли в сад, где сидела Алёнушка, Петенька рядом во что-то играл. Алёнушка читала сборник рассказов о Йосте Берлинге Сельмы Лагерлеф. Увидев гостя, Петя взял у нее книжку и протянул ее ему. Папу очень рассмешила эта “шведская” ситуация.

Папе нравилось, что мы ежедневно купали Петеньку в большой ванне на огороде, приучая к холодной воде, и каждый раз, когда Петенька сидел на ковре в столовой, чем-то сосредоточенно занимаясь, а папа проходил мимо, он непременно останавливался, и они начинали играть в такую игру: Петенька махал на папу ручкой, а папа импульсивно шарахался в сторону и вскрикивал “Айяй-яй!”, как будто пугался. И оба весело смеялись. Это можно было повторять несколько раз подряд, что доставляло обоим почти равное удовольствие.

Зинаида Николаевна подарила Петеньке большой музыкальный волчок, который при запуске издавал сильный звук. Мальчик гудел вместе с ним. Папочка раскручивал его, и ему казалось, что Петенька совпадал с ним в тон, – и радовался тому, что у него хороший слух.

Папа говорил ему серьезным голосом:

– Вот ты скоро начнешь разговаривать как большой, и тогда мы с тобой поговорим по-настоящему.

Петенька действительно вскоре, той же осенью, начал говорить, с каждым днем увеличивая словарь, но, к сожалению, “ поговорить по-настоящему” им уже не пришлось – через полгода папочки не стало. Но тогда, мысленно сопоставляя привычную ему строгую педантичность ухода за ребенком, с тем, как моя Алёнушка легко сама справлялась с мальчиком, он говорил:

– Может быть, вы и правы, что так просто его воспитываете. Наверное, так и надо.

В разговорах о Петеньке Боря с удовольствием отмечал, что мальчик похож на него, судя по его детским фотографиям. Петина смуглость напоминала ему, что его самого в детстве принимали за цыганенка.

Иногда папа ездил по делам в Москву. Рано утром, до жары, он бежал на электричку, возвращался вечером, усталый, но как всегда бодрый:

– Вот что значит – не читать никогда газет! Не знаешь, что происходит, – рассказывал он как-то после такой поездки. – Рядом со мной сидел человек с “Правдой”, я заглянул через плечо и вдруг вижу: большими буквами “Император”. Я удивился, что это значит – в “Правде” – и вдруг – Император! Что-то произошло, а я и не знаю ничего. Дальше больше, посмотрел еще: “Приезд в Москву императора”. Ну и ну! Вот-так-так, дожили! Снова заглянул к соседу: Император Эфиопии. Вот чудеса! Такого и не при думаешь!

Это были сообщения о встрече с Хрущевым Хайле Силассие.

Помню, как однажды приходила к папе группа мальчиков – лет 18–20. Следуя установке, что папу нельзя отрывать от работы, мы пытались им это объяснить. Но такие разговоры обычно кончались тем, что папочка подходил к окну и говорил, что сейчас спустится. Так было и тут. Когда он пришел, они уселись стайкой на диванчике в рояльной комнате, и папа довольно долго разговаривал с ними. Проходя в сад или столовую, я слышал, как папа объяснял им, что под внешним благополучием наших будней на каждом шагу вскрывается пропасть бесхозяйственности, воровства и беззакония. Одним из доказательств были Лёнины рассказы о невозможности легально достать на дорогах бензин, который он вынужден покупать у самосвалов – краденый из государственного кармана.

Со стыдом вспоминаю, как я пытался объяснить папе, что опасно так разговаривать с незнакомыми людьми. На это он мне рассказал несколько совсем смешных случаев.