«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

O, Laпka, tu es la victime de la science…

[397]

Папа долго отказывался читать свои стихи и с большой неохотой, после настойчивых просьб Симы Маркиша, прочел “Снег идет” и “Золотую осень”.

В начале сентября мы еще были в Переделкине, когда папочка, как-то вернувшись после прогулки, неожиданно сказал, что к вечеру приедут американский дирижер Леонард Бернстайн с женой. Он встретил ее на дороге и пригласил их обоих к себе. Когда гости приехали, то г-жа Бернстайн рассказала, что сегодня восьмая годовщина их свадьбы, и она решила доставить себе удовольствие, наугад поехала в Переделкино и встретила Пастернака.

Пока готовился ужин, Бернстайн в маленькой гостиной играл на рояле мелодии из своей “Вестсайдской истории”, показывая пальцами левой руки на крышке рояля, как танцуют герои. Потом, уже за столом он рассказал о своем вчерашнем концерте, где дирижировал одно произведение американского композитора из Кентукки Чарлза Айвза и “Весну священную” Стравинского. Перед началом концерта Бернстайн сказал несколько слов об их удивительном музыкальном родстве, несмотря на взаимную удаленность – географическую и культурную. После слов о том, что оба произведения равно не известны советским слушателям, из правительственной ложи раздался крик министра культуры Михайлова: “Это ложь!” На следующий день в газете объяснялось, что дирижер позволил себе клеветнические выступления, потому что “Весна священная” Стравинского исполнялась в России в каком-то клубе в начале революции. Бернстайн кинулся в редакцию с требованием опубликовать письменное опровержение, поскольку он хотел сказать всего лишь, что сидящие в зале не знакомы с музыкой, которую он привез. Но газета отказалась его печатать, и он был взбешен.

– Как вы можете жить с такими министрами! – воскликнул он.

Папа улыбнулся и порывисто возразил:

– Что вы говорите, при чем тут министры. Художник разговаривает с Господом Богом и для него пишет свои вещи. А тот ставит ему спектакли с разными персонажами, которые исполняют разные роли, чтобы художнику было что писать. Это может быть трагедия, может быть фарс – как в вашем случае. Но это уже второстепенно.

Бернстайн был в восторге.

В следующее воскресенье, 12 сентября, к обеду, как обычно, съехались гости, Зинаида Николаевна пригласила Ливановых. Их ждали, затягивая начало обеда, но они все не приезжали.

Борис Николаевич появился только к концу обеда. Он был сильно пьян. Оказывается, они сегодня поссорились с женой – и тут по ее адресу полилась грубая брань, разносимая его громким актерским голосом по всему дому. Еле удалось переключить его на другую тему. Ливанов привез с собой двух незнакомых людей странного вида и, представив их как своих друзей и замечательных людей, объяснил, что сегодня познакомился с ними в ресторане “Националь” и обещал им показать Пастернака.

За столом происходила перетасовка, находили места новым гостям, пересаживались, искали чистые приборы. Ливанов потребовал, чтобы спутники произнесли тост в честь гениального Пастернака. Преодолевая страх, косноязычие и хмель, они что-то по очереди пытались выжать из себя и называли папу “известным переводчиком”. Я понимал, как должны были подействовать на него такие похвалы. Это было как красная тряпка для быка. Папочка терпел, терпел и наконец взорвался, наговорил Ливанову резкостей и попросил его уехать и увезти своих собутыльников.

Обед был испорчен, все подавлены некрасивой сценой, папочку страшно мучило, что он сорвался, Зинаида Николаевна защищала своего любимца Ливанова.

В какой-то из дней начала сентября мы ездили на машине за грибами. Такие поездки были ежегодной традицией. Для папочки это была встреча с настоящим лесом, далекое путешествие – почти за 100 верст, тема стихотворения, издавна существовавшая в его жизни и недавно нашедшая свое новое выражение. Для меня это было впервые. Наверное, можно было найти грибное место значительно ближе, но после многих вариантов излюбленным местом стал лес вблизи Вереи.

С вечера Зинаида Николаевна готовила обильную еду – ведь уезжали еще затемно, а возвращались к осенним сумеркам. В багажник складывались большие корзины. Вел машину Лёня. В тот раз ездили папочка, Зинаида Николаевна, Татьяна Матвеевна и я. Разговаривать во время поездки было нельзя. Папа сидел впереди рядом с Лёнечкой и неотрывно смотрел на дорогу и по сторонам. Движущаяся окрестность требовала его неослабного внимания, это было как молитва, в его сосредоточенности чувствовалось религиозное отношение к природе как воплощению Божию.