Sustenance (ЛП)

Долохов открыл дверь и, не ответив, отвернулся от нее, теребя свои длинные волосы и бормоча длинную агрессивную речь, состоящую из русских ругательств, из которых Гермиона ни слова не понимала. С одной стороны, ее огорчило, что он так рассердился ее появлению, но с другой — ей сложно было сдержать смех над тем, как проявлялось его раздражение. Это не должно было выглядеть милым, но — когда он расхаживал по комнате в своей любимой пижаме, ругаясь и сжимая кулаки, как обиженный пятилетний ребенок, — это выглядело именно так.

Гермиона окинула взглядом старомодный коттедж: обшитые деревянными панелями стены, два плетеных кресла-качалки, выцветшая кушетка, книжная полка и, что удивительно, телевизор; а затем подошла к квадратному обеденному столу рядом с окном и стала вытаскивать флаконы с кровью, расставляя их в аккуратный ряд.

— Послушайте, господин Долохов, можно вас звать Антонином? — спросила она, пока он продолжал расхаживать по комнате и бормотать, отказываясь смотреть на Гермиону. — Я знаю, что я магглорожденная и, возможно, последний человек, которого вы хотели бы видеть у себя дома, но лично я с нетерпением жду…

— Нет! — рявкнул Долохов, внезапно развернувшись к ней. — Ты НЕ можешь называть меня Антонином!

Глаза цвета красной смородины стали ярче вишни, когда он сделал три угрожающих шага в ее направлении, все еще сжимая кулаки в гневе.

Гермиона завороженно смотрела на него, но по какой-то причине не боялась.

— И да, ты — последний человек, которого я бы хотел видеть в своем доме, — прошипел он.

Гермиона была на грани от того, чтобы почувствовать себя обиженной — его слова казались излишне резкими. Долохов протянул руку и, как бы невзначай, захватил прядь ее вьющихся волос между пальцами; мученическое выражение исказило его черты, прежде чем он заговорил снова:

— Правда, по той причине, о которой ты никогда не догадаешься, — выдохнул Долохов.

В течение нескольких секунд они молча смотрели друг на друга, пока он нежно держал ее волосы. Гермиона почувствовала, как призрачная нить между их сознаниями вновь начинает восстанавливаться. Это был первый раз, когда она могла рассмотреть его лицо вблизи: густую темно–каштановую бороду, глубокий блеск темных локонов, суровость бровей, форму носа, очертания скул, его бледную кожу, и тот факт, что на шее не пульсировала вена. Его глаза самого насыщенного красного цвета встретились с ее собственными, приковывая к месту, на котором она стояла.

Гермиона все еще не чувствовала страха.

В одно мгновение Долохов отпустил ее волосы и развернулся, положив руку на лоб.

— Убирайся.

— Чт… что? — она запнулась и потрясла головой, чтобы прояснить ее.

— Я сказал: уходи, ведьмочка! — рявкнул Долохов, вновь отказываясь смотреть на нее.

— Я… я не хотела вас обидеть, господин Долохов! Но я должна поговорить с вами о…

— Ты можешь поговорить со мной, когда вернешься через два дня. Ты же будешь приходить через день, как Уизел, да? Ponimayesh’? Тогда уходи отсюда! Увидимся в следующий раз.

Она моргнула, понимая, что исход этого визита уже предрешен и его уже ничего не спасет, а затем полезла в карман и положила на стол конфеты, которые принесла для него.

— Я провела исследование, которое показало, что время от времени вы все еще можете есть человеческую пищу. И это не будет похоже на фильмы, в которых вампир ест картофель фри и его тошнит часами{?}[Отсылка к сериалу What We Do in the Shadows (Адаптированное русское название — Реальные упыри)], — сказала Гермиона с нервным смешком. Долохов все еще стоял спиной к ней, и она могла разглядеть очертания лопаток под хлопчатобумажной пижамной рубашкой. — В любом случае, я купила эти леденцы со вкусом крови в кондитерской Ханидьюков, — бессвязно пробормотала она, — но если есть что-то еще, что вам нравится, и вы бы хотели, чтобы я это принесла, просто…

— Мисс Грейнджер? — перебил он, оглядываясь через плечо.

— Да? — ответила она, сложив руки в ожидании какой-нибудь просьбы.

— Убирайся к черту из моего дома.

— Да, тогда ладно, извини, — ответила она, отступая и открывая дверь.

<> <> <> <> <>

Антонин Долохов был упрямым человеком, но Гермионе хотелось узнать его получше во время своих визитов. В течение следующих нескольких встреч он почти не разговаривал с ней, давая односложные ответы на любые ее вопросы, по прежнему отказываясь смотреть ей в глаза. Он всегда был чистым и опрятным, но не утруждал себя тем, чтобы надеть что-то приличнее своей любимой пижамы, не считал необходимым носить обувь и не пытался скрыть темную метку, которая еще ярче выделялась на бледной, неживой плоти. Иногда Долохов заходил так далеко в своей лени, что надевал на свой торс лишь белую майку, демонстрируя пытливому взгляду Гермионы рельефные, поджарые мускулы на руках.

Несмотря на непрекращающуюся грубость, Гермиона не обижалась на него и не имела ничего против. Совсем ничего.

Но Гермиона Грейнджер тоже была упрямой. И изматывала Долохова по-своему.