Сувенир

Не меньше двух часов сочувствующие сотрудники бегали в аптеку за противозудными и антигистаминными средствами. Щеки смазывали, примачивали, протирали и обдували, но они зудели так, что Юлия Викторовна не могла больше терпеть. Она стонала, кряхтела и ругалась отборным матом, чего от нее, в прошлом учителя русского языка, никто никогда не слышал. К обеду, багровая и растерянная, она отбыла на скорой помощи, прикрывая лицо шелковым платком.

Утро среды принесло тревожные новости: «щекотливая» напасть одолела еще пятерых сотрудников Учреждения. Все они были госпитализированы и чесались за компанию с начальницей в соседних палатах больничного изолятора. Из-за угрозы эпидемии неизвестной болезни Учреждение закрыли, а всех служащих отправили на обследование.

— А что ищут, чесотку? — спросила Ульяна завхоза Эмму, когда они сидели на кушетке кабинета забора крови.

— Если бы! — заявила Эмма, округлив и без того большие светло-серые глаза. — Они до сих пор не могут поставить диагноз. И лекарство подобрать не могут.

— Откуда знаешь?

— Подруга тут в гинекологическом работает. Она мне вчера звонила. Говорит, профессоров из столицы везут, будет консилиум.

По полному лицу Эммы сползла маленькая капелька пота, она начала чесать щеку, но вдруг резко одернула руку.

— Фу-ты, ни приведи Господи! Я еще и не пожила, замужем не была. Чур меня, чур меня.

Она три раза перекрестилась. Ульяна слегка толкнула ее в приятный округлый бок:

— Так тебе лучше будет, если заболеешь. Профессора ведь приезжают. А то как одинокий попадется, почешет тебя и влюбится.

— Ага, нужна я ему буду с мордой в коросте. Не каркай!

Всеобщая истерия, перешедшая вследствие карантина в телефонный режим, постепенно передавалась и Ульяне. Временами ей казалось, будто от подбородка ко лбу пробегал кто-то невидимый и щекотал кожу маленькими лапками. Тогда Ульяна скорее бежала в ванную и натирала лицо дегтярным мылом. Каким образом средство с удушливым запахом могло предотвратить жуткую хворь, она не знала, но помнила, как в детстве бабушка натирала ее зловонной пеной и приговаривала:

— Смоем мы с Ульяшки гадкие какашки. Пусть у нашей крошки все посдохнут вошки!

Теперь она и не помнила, подхватывала ли когда-нибудь вошек, которыми пугала бабушка, а вот нелепый стишок в сочетании с запахом из детства действовал успокаивающе.

Под клетчатый плед, где Ульяна проводила теперь каждый день вынужденного отпуска, из телефонной трубки поступали все более устрашающие новости. И если бы не одно приятное происшествие, точнее «пришествие», то она полностью отдалась бы в трясущиеся руки паранойи. А пришел к ней контролер электросетей Вова.

— Ну ничего себе! Вы дома! — объявил парень, взбираясь на табуретку, чтобы снять показания счетчика.

— А почему это вас так удивляет? — спросила Ульяна, мявшаяся рядом в шерстяных носках.

— Я уже год на этом участке, а у вас никогда никого нет.

— Да, у меня никого нет, — вдруг ляпнула Ульяна и застенчиво улыбнулась.

Вечером она собиралась на свидание, в первый раз за два года. Примерно столько времени прошло с тех пор, как ее гражданский муж внезапно женился на своей коллеге, переводчице Тоне. Радостно вертясь перед зеркалом, Ульяна напевала себе под нос:

— У кого-то жуткий зуд, а других в кино ведут. Пирамидке западло, а Ульяшке повезло!

Прощаясь с Елисеем, она подумала о том, что бабушкин талант сочинять глупости оказался для нее гораздо заразнее странной хвори. И это было чертовски хорошо.

Через две недели Учреждение, санитарно-обработанное и проверенное на наличие опасных инфекций, снова распахнуло пасть, чтобы глотать служащих и посетителей. Наплыв из-за долгого простоя был невиданный, и Стяжинская, которая, как говорили, еще не оправилась от недуга, время от времени выходила на работу. Делала она это исключительно по вечерам, когда все сотрудники разбегались по домам, поэтому кроме вахтерши, тети Кати, ее никто не видел. На все же расспросы любопытных кумушек тетя Катя неизменно отвечала:

— А тебе на кой?

Но как-то вечером Ульяна надолго задержалась в своем кабинете — одна из ее старушек-подружек пришла поболтать о своем артрите, а контролер Вова уехал на три дня к матери в деревню. Провожая старушку в коридоре, Ульяна внезапно столкнулась с начальницей и с трудом узнала ее. И то — лишь благодаря привычным клецкам и пирамидальному телосложению. Щеки и лоб начальницы сплошь покрывал бежевый пластырь. Участки кожи, видневшиеся в просветах между полосками, были желтые и огрубевшие, в глубоких темных трещинах, точно пятки сельского труженика после урожайного лета.

Ульяна поздоровалась, но Юлия Викторовна ничего не ответила. Она отвернулась и ускорила шаг.

— Чего это с ней? — спросила артритная старушка.

— Болеет чем-то.

— Ну и пусть ее, — бабка злорадно сощурилась. — Тоже, небось, рыльце в пушку.

«Рыльце в пушку, рыльце в пушку», — вертелось в голове Ульяны, пока она возвращалась в кабинет по пустому коридору. И вдруг в памяти четко всплыло лицо Глеба Сергеевича Ратного. Глаза смотрели прямо, а губы шептали: