Сувенир

— Это просто невероятно! Когда вы хотите объявить о своем открытии?

— Никогда.

Она с непониманием уставилась на старика.

— Как думаете, что скажет мир тому, кто открыто заявит ему: «Ты стал совсем негодным. Я пришел менять тебя!»?

Недолго думая, Ульяна ответила:

— Раздавит, как муравья.

— То-то же. И хорошо еще, если только раздавит. И не узнает про «ордий пятнадцать, черный».

Старик многозначительно глянул на нее.

— Что же тогда вы собираетесь делать?

Опираясь на стол ладонью, Глеб Сергеевич с трудом поднялся.

— Искать последователей. Мастеров моей будущей фабрики сувенирных стеклянных шаров-ночников.

Он снова хитро подмигнул.

— Осталась одна вакансия. Как только я тебя увидел — сразу понял: лучшего кандидата мне не найти.

— Но какой с меня мастер? — запротестовала Ульяна. — Я и пельмень-то нормальный не слеплю!

— А с химией в школе дружила?

— Немножко.

— Тогда в лабораторию пойдешь.

Ульяна снова глянула на свинку, все еще глотавшую монетки, и ненадолго задумалась.

— А вот пойду! — сказала она, наконец.

— Отлично! Тогда пошли знакомиться с командой.

Чуть прихрамывая, Ратный дошел до двери в комнату и толкнул ее. В небольшой квадратной гостиной, увешанной старыми шерстяными коврами, Ульяну ждали пятеро молодых людей: две девушки — рыжая и русая — очень похожие между собой (они, наверняка, были сестрами), и трое молодых мужчин, один из которых с острой черной бородкой, сидел в коляске. Все они широко улыбались.

— Меня зовут Ульяна! — громко сказала она и улыбнулась в ответ.

Голодный талант

Странное и жуткое это дело — ходить на поминки давнего приятеля. Будто сидишь ты в классе на устной контрольной по математике, к которой ты не готов. Весь класс, в сущности, не готов, а учительница — форменный тиран, настоящий Аттила Гунн в юбке. Вот она берет в руки журнал, поправляет на носу очки (Зачем они ей? Наверняка, под кожей около глаз у нее имеется то самое отверстие, которое позволяет змеям обнаруживать жертву по колебаниям температур) и начинает опрос по списку. Больше всех не везет Акуловой и Бородулиной. Тебе же с фамилией очень повезло. Ты, скажем, Юрский. Или Яценко, не важно. В списке двадцать пять человек, и ты чувствуешь себя в относительной безопасности. Пока очередь дойдет до тебя, «десяток империй расцветет и рухнет во мрак». Другие будут мучиться и краснеть, а тебя, может быть, и вовсе минет чаша сия. На Матвейчуке ты начинаешь расслабляться, а во время истязаний Назаренко мечтательно планируешь, куда побежишь после звонка.

Но вдруг неожиданно и варварски вызывают Эйдельмана. Ужас с запахом духов Аттилы захлестывает тебя горячими волнами.

Почему Эйдельман? В списке он здесь, рядышком с тобой. Ему бы жить еще и жить! Самого Эйдельмана не то, чтобы жалко, хоть парень он неплохой, веселый. Более всего тебя ужасает близость неминуемой угрозы. Неужели ты — следующий?

Именно с такими темными чувствами поминал Юра Ивлев своего усопшего знакомого в ярко-освещенном зале ресторана «Пегас». Заведение это, вероятно, впервые принимало гостей по столь печальному поводу. Игривые завитки лепнины на стенах, янтарные витражи, огромные хрустальные люстры — от всего здесь исходил дух веселых свадеб, юбилеев и романтических вечеров. Жизнь предпочитает торжествовать расточительно, смерть же довольствуется малым: ведь хорошо празднует тот, кто празднует последним. Пусть даже в заводской столовой с алюминиевыми ложками, запахом горохового супа и пирожками с капустой на закуску.

Не исключено, что Виктора Николаевича Андрюхина тоже поминали бы пирожками, не будь он хозяином ресторана «Пегас», видным общественным деятелем и известным на всю область благотворителем. Важная крупная птица улетает в закат, заставляя наблюдателя благоговеть перед размахом ее широких крыл. Вот и скорбный банкет был устроен с невиданным размахом. Подавали запеченную семгу и стерлядь, жареных цыплят и куропаток, аппетитно бледнели сырные тарелки и, словно звездное небо, мерцала черная икра. Особенно сильно подогревало тоску гостей «Усахелаури» — любимое вино покойного.