Свадебный бунт

Барчуков времени не терял… Быстро выйдя из кремля Пречистенскими воротами, он пошел в самую дальнюю часть города, которая была пустыннее, но где высились самые просторные и красивые каменные дома богатых астраханцев из купцов. Дворянский квартал, т. е. одна улица с двумя десятками домов помещиков, была в противоположной стороне. Самые важные бояре и знатные люди жили в самом кремле, но их было всего семьи три, четыре.

Квартал, в который вступил Барчуков, отличался от других большими пустырями и огородами, которыми отделялись купеческие дома один от другого.

Скоро пред глазами молодого москвича появился тот дом, который в мыслях ни на минуту не покидал его, во время странствования за письменным видом. Большой, белый двухэтажный дом купца Ананьева стоял в глубине пустыря полудвора, полулуговины, огороженный кругом бревенчатым забором из барочного леса.

На счастье, будучи уже саженях в пятидесяти от дома, он вдруг увидел, что кухарка купца Ананьева, его хорошая приятельница, стоит за воротами.

Барчуков бросился бежать к ней, боясь, чтобы она не вошла и не заперла за собой калитки.

Это обидное обстоятельство едва не случилось. Баба Настасья, постояв за воротами, уже собиралась идти домой, когда увидела бегущего к ней молодца, который, вдобавок, машет ей рукой.

Улица была пустынна, и Настасья, хотя и была туга на мысли, сообразила, что неведомый человек бежит к ней.

Она обождала, пригляделась и ахнула.

— Степан Васильевич! Батюшки-светы! — вскрикнула она и оторопела.

Барчуков приблизился к женщине, радостный от нечаянной встречи, и, запыхавшись, вымолвил:

— Настасья… Здорово… Вот удача-то!

— Господи Иисусе! Степан Васильевич! Откуда? Как же сказывали нам все, что ты не вернешься, а пропал без вести, провалился?..

— Типун на язык тому, кто сказывал. Провалиться этому брехуну самому.

— Так ты жив живехонек! Скажи на милость!

И Настасья, разводя руками, закачала головой.

— Говори, говори, что — Варюша? Что у вас? Как дела? Все… Говори, не таи… Замуж она не… Ох, боюсь спросить!

— Слава Богу, родной мой. Слава Богу… Варвара, тоись, Климовна в добром здоровье. На чердаке запертая высидела месяц, на хлебе и воде. Похудала, захворала.

— Не замужем!?

— Какое тебе замужество! Ни в одном глазу нет… Она чуть не померла, плакучи по вас и по батюшке родителю…

— А что он… хозяин? Клим Егорыч?…

— Что ему? Здоров, слава Богу. Покудова дочку запертую держал в устрашенье, на чердаке, — сам темнее ночи ходил и все жалился. Под дышкой у его сосало… Говорил, помереть должен… от тебя то-ись, и от грубостев дочери. Ну, ходил, ходил, маялся, и свалился, и ноги протянул.

— Помер! — заорал Барчуков, как подстреленный.

— Что ты, родной! Тьфу, какое помер! Слава Богу, в добром здоровье. А был, то-ись, очинно не хорош и теперь не хорош. Рот соскочил… И теперь, стало быть, около уха приходится. А глаз один спит все, без просыпу… Да… А все это от потопления Варюшни приключилось ему.

— Что? Что?.. Что ты путаешь?..

— Зачем путать. Правду говорю. Сам увидишь. От ее утопа хворость пришла. Такое бывает. У меня кум был такой-то… Даже язык совсем отшибло куму… Вот и Клим наш Егорыч тоже… Худоречив стал. Я понимаю и Варюша понимает, а из батраков не все понимают. Теперь, одначе, много лучше… Слава Богу, Отцу Небесному.

И на вопросы Барчукова кухарка объяснила подробнее все происшедшее в доме Ананьева за отсутствие молодца. А произошло многое…

После смелого сватовства Барчукова, его изгнания из дома, Варя много горевала и плакала без конца. Ананьев бранился, грозился всю Астрахань разрушить и такое сотворить с дочерью, что «чертям в аду тошнота приключится» затем, купец, не говоря худого слова, просватал дочь за новокрещенного в православье татарина, хорошо известного Барчукову и именуемого в Астрахани Затылом Иванычем, хотя при крещении имя, нареченное ему, было Макар.

Барчуков, еще живя в приказчиках у Ананьева и видая часто у хозяина нового перекрестя, подозревал, что Затыл Иваныч, 45-тилетний татарин, неравнодушен к красивой Варюше. Часто он сомневался в своих подозрениях и объяснял себе свою загадку простой ревностью влюбленного.

Теперь оказывалось, что он был прав.

Настасья, продолжая рассказ, передала Барчукову диковинную весть — и страшную, и приятную вместе… Варюша бегала топиться в речку Кутумовку, и не подоспей два татарина, пожалуй, была бы теперь на дне реки или на погосте.

— Господи! Как? Почему? — воскликнул парень.

— А как ее хозяин просватал Затыл Иванычу да ей брякнул, она, недолго думая, в тот же вечер убежала, да в речку…

— Ну?..

— Ну, говорю… Татарин Сеид да калмык Кулимыч вытащили и принесли ее не в своем чувстве, будто мертвеца.

По словам Настасьи, тут с хозяином беда и приключилась. Дочь-то он запер на чердак, а сам стал ходить… Ходил три дня. Все по дому ходил, а не по улице…

— Да вдруг это раз, — продолжала женщина, — поутру, раным-рано, пришел ко мне, да и показывает себе на рожу пальцем, да спрашивает… «Чтой-то, мол, мне рыло будто перекосило»? Гляжу и впрямь все съехало!