Свет Азии

И три раза пытался он выйти, но три раза возвращался назад — так пленительна была ее красота, так велика его любовь!

Затем он закрыл лицо одеждой, отвернулся и приподнял занавесь. Там тихо, крепко спал, подобно водяным лилиям, прелестный цветник его молодых красавиц: около двери два только что расцветшие лотоса — Гунга и Гаутами, дальше, также погруженные в сон, остальные сестры их.

— Приятно мне глядеть на вас, прелестные подруги, — сказал он, — и грустно вас покинуть, но, если я не покину вас, что ожидает всех нас?! Безрадостная старость, бесполезная смерть! Как вы лежите теперь спящими, так вы будете лежать мертвыми! А когда розу постигает смерть, куда девается ее благоухание, ее краса? Когда лампада гаснет, куда улетает пламя? Ночь! Сомкни крепко их опущенные веки, замкни их уста, чтобы ни слезы, ни слова преданности не остановили меня! Чем счастливее делали они мою жизнь, тем более горько, что и они, и я, и все мы живем, подобно деревьям: переживаем сперва весну, потом дожди, морозы, зимнюю стужу, а там листопад, и, кто знает — новую весну или, может быть, удар топора под самый корень. Я этого не хочу, я, который вел здесь жизнь божества, я этого не хочу, хотя все дни мои проходили в божественных радостях в то самое время, когда другие люди стонали во мраке. И потому, прощайте, друзья! Благое дело — отдать жизнь свою, я и отдаю ее, отдаю и иду искать спасения и неведомого света!

Затем, тихо минуя спящих, Сиддхартха вышел под открытое небо: глаза ночи — бдящие звезды — любовно смотрели на него; а дыхание — легкокрылый ветер — целовал развевающийся край его одежды; садовые цветы, закрывшиеся после заката солнца, открывали свои бархатистые сердца и посылали ему благоухание из розовых и пунцовых курильниц; по всей земле от Гималаев до Индийского океана пробежала дрожь, как будто душа земли затрепетала от неведомой надежды.

Священные книги, рассказывающие нам историю господа, говорят, что хвалебная песнь прозвучала в воздухе от одного сонма светозарных существ до другого, и они собрались на запад и на восток, озаряя светом ночь, слетались на север и юг, исполняя землю радостью.

Четыре грозные мужа земли сошлись к воротам дворца со своими лучезарными легионами невидимых духов в сапфировых, золотых, серебряных и жемчужных одеждах и смотрели, скрестив руки, на индийского царевича, стоявшего с поднятыми к звездам и полными слез глазами, с сомкнутыми устами, запечатленными выражением непоколебимой любви.

Затем он прошел далее среди мрака и воскликнул:

— Чанна, вставай! Выводи Кантаку!

— Что угодно тебе, государь? — спросил возничий, медленно приподнимаясь со своего места около ворот. — Неужели ты желаешь ехать ночью, когда все дороги покрыты тьмой?!

— Говори тихо, — сказал Сиддхартха, — и приведи моего коня! Настал час, когда я должен покинуть эту золотую темницу, — должен идти отыскивать истину; я буду искать ее на благо всем людям и не успокоюсь, пока не найду!

— Увы! славный царевич, — отвечал возничий, — неужели же неправду говорили мудрые и святые мужи, читавшие по звездам и приказавшие нам ждать того времени, когда великий сын царя Суддходаны приметь власть над многими царствами и станет царем царей? Неужели ты удалишься отсюда и выпустишь из своих рук все это великолепие и роскошь и вместо него возьмешь чашу нищего? Неужели ты пойдешь одиноким странником и покинешь свое райское жилище?

Царевич отвечал:

— Не ради венца царского пришел я на землю; царство, которого я добиваюсь, выше всех других царств! Все блага мира преходящи, все изменчивы, все приводят к смерти!.. Выводи мне Кантаку!

— Высокочтимый, — говорил еще возничий, — подумай о горе владыки нашего — твоего отца! Подумай о горе тех, чье счастье — все в тебе! Как можешь ты спасти их, когда, прежде всего ты погубишь их?!

Сиддхартха отвечал:

— Друг, та любовь ложна, которая держится за любимое существо ради утех любви; я люблю их больше, чем свое счастье, даже больше, чем их счастье, и потому я ухожу, чтобы спасти их и спасти всякую плоть, если высочайшая любовь не бессильна! Иди, приведи Кантаку!

Тогда сказал Чанна:

— Государь, я повинуюсь!

И грустно прошел он в конюшню, взял с вешалки серебряные удила и цепь повода, узду и подпругу, крепко привязал ремни, застегнул пряжки и вывел Кантаку. Он привязал его к кольцу, вычистил и вычесал его так, что белая шерсть блестела, как шелковая; потом он положил на него сложенный вчетверо войлок, а сверху него прикрепил подседельник и красивое седло; крепко подтянул украшенную драгоценными камнями подпругу, пристегнул шлею и недоуздок и привесил золотые стремена; затем поверх всего он набросил золотую сеть с шелковой бахромою, отделанною жемчугом, и вывел красивую лошадь к воротам дворца, где стоял царевич.

Увидев своего господина, конь радостно заржал и замотал годовою, раздувая свои красные ноздри.

В писании сказано: «Наверное, все услышали бы ржанье Кантаки и громкий топот его стальных копыт, если бы боги не прикрыли своими крылами уши спящих и не превратили их на это время в глухих».