Свет души

Шла весна тысяча девятьсот тридцать шестого года. Более десяти лет минуло после свершения Монгольской народной революции, избавившей страну от гнета иноземных захватчиков, лишившей всех прав и привилегий светских и духовных феодалов. Однако в стране, где до революции ламаизм занимал очень прочные позиции, решить религиозный вопрос было не просто. Власть духовенства была довольно прочной, поэтому всякие поспешные действия в этом деле могли принести только вред. В монастыре Тонхил, как и во многих других монастырях в середине тридцатых годов, по-прежнему жили ламы и большое количество молодых шаби — послушников. Но постепенно свежий ветер проник и в монастырский поселок. Все труднее становилось ламам удерживать народ в духовном рабстве, ибо люди, особенно молодежь, стремились к новой жизни, и воспрепятствовать этому стремлению было невозможно, как невозможно заставить реки течь вспять. Тут необходимо рассказать о монастыре Тонхил, ибо отсюда проистекает история Бадрангуя и Даланбаяра.

Река Зуйлийн Чулут-Гол, берущая начало в покрытых вечным снегом горах Сутайт, достигнув предместья монастыря, словно специально раздвоилась, чтобы охватить его своими рукавами с запада и востока. Главный храм о ста восьми колоннах сверкал на солнце золотым ганжиром[4]. Храм этот находился в окружении больших и малых храмов. И тут и там неторопливо, исполненные достоинства и важности, прохаживались ламы в желтых и красных одеждах, кожаные подошвы гутулов, шаркая, поднимали пыль. Руки лам перебирали четки — тибетские или индийские, украшенные причудливой резьбой. Губы беспрестанно шевелились, издавая монотонное гуденье, — монахи бубнили свои молитвы.

Монастырский поселок, выросший вокруг этого, одного из крупнейших в Халхе, монастырей, был расположен, как уже говорилось, по обоим берегам реки Зуйлийн Чулут-Гол. В центре поселка находились главный храм — Чогчин и Чойрын-сум[5]. Невообразимо узкие улочки, огромные загоны для верблюдов с воротами, украшенными узорами из шляпок гвоздей. В просторных восьмистенных юртах и уютных домах с окнами обитали ламы.

В восточной части поселка беспорядочно громоздились многочисленные китайские лавки, просторные подворья богатеев, а уже где-то на окраине одно к другому лепились убогие жилища бедняков, работавших по найму.

К югу от монастырского поселения в открытой степи высилось три холма. Они словно три крупные слезы застыли на плоской щеке Земли. На среднем, самом высоком из них, до революции стояла юрта местного князя с прилегающими к ней постройками. Юрта была большая и красивая — белая с красным орнаментом. В начале революции князь исчез, и с тех пор о нем не было ни слуху ни духу. Память людей еще хранила воспоминания о том, что на двух других холмах прежде располагались учреждения, помогавшие князю отправлять правосудие, а точнее — чинить произвол: здание тюрьмы, высокое и прочное, словно крепость, и караульные помещения со слепыми окошками. Теперь многое переменилось в поселке. Китайские лавки постепенно заменил народный кооператив — у него товары были и лучше и дешевле. Представитель народного правительства заботился о том, чтобы дети аратов ходили в школу, чтобы богатые, нанимая бедняков на работу, заключали с ними трудовые соглашения. Помощник исчезнувшего князя пристроился было учетчиком в кооперативе, но вскоре проворовался, и его арестовали, а имущество конфисковали. Поговаривали, что не только в воровстве был замешан этот человек. Он усердно помогал тем, кому не нравилась народная власть. Тюрьму снесли до основания. Медленно, но верно в поселке упрочивалась новая жизнь, однако пережитки старого продолжали сказываться. Ламы не сдавали своих позиций.

Стоял мягкий тихий вечер. Сумерки опускались на крыши храмов, окутывали хашаны[6] и жилища. По одной из улочек в западной части поселка бежал, то и дело оглядываясь назад, высокий бритоголовый паренек лет двадцати. Весь затылок у него был в крови — очевидно, его саданули чем-то острым. Вот парень круто повернул за угол, столкнулся с каким-то человеком и, решив, что преследователь настиг его кружным путем, резко отпрянул назад, в ужасе воскликнув:

— О наставник!

Однако он ошибся, это был не лама. Перед парнем стоял человек средних лет, широкоплечий крепыш, стройный и моложавый, совершенно не похожий на рыхлого, неуклюжего ламу. На носу у него красовались очки в узкой металлической оправе, густые черные усы резко выделялись на белом лице. Под мышкой человек держал большой портфель.

— Успокойся, парень, подойди-ка поближе, — сказал он. Уловив в его голосе нотки сочувствия, парень подошел. Тот распахнул полы дэла, извлек из кармана брюк чистый носовой платок и, внимательно осмотрев рану, ловко повязал им голову пария. После этого он спросил:

— Как тебя звать-то?

— Бадрангуй, — охотно назвал себя парень.

— Судя по всему, уносишь ноги от собственного наставника?

— Угадали!

— Чем же ты перед ним провинился?

— Да я… ну встретился с одним человеком, а он подсмотрел!

— Он застал тебя с девушкой? — усмехнулся догадливый собеседник Бадрангуя.