Свет души

Странное дело, в моей памяти не сохранилось почти ничего из того, что происходило со мной до приезда тетки, зато все, что было потом, запомнилось на всю жизнь. До сих пор не могу понять, что побудило моих родителей отдать меня на воспитание тетке. То ли здесь сыграл свою роль старый обычай, то ли, желая мне добра, они хотели, чтобы я жила в городе. Почему из семерых своих детей они выбрали именно меня? Во всяком случае, тогда я решила, что остальных моих сестер и братьев они любят больше. Ведь когда приходится расставаться со скотом, выбирают тот, что похуже, со скверным нравом. Видимо, и я была таким ребенком, от которого родители предпочли избавиться. Может, так оно и было на самом деле. Я же тебе говорила, что все мои братья и сестры получили образование, обзавелись семьями и детьми, а я одна такая неудачница! Вот я и решила, что, видно, у меня такая судьба.

…На другой день после нашего приезда в сомонный центр мы с тетей Адией на почтовой машине уехали в аймак. В аймачном центре двое суток прождали попутную машину, а потом еще двое суток добирались до Улан-Батора. Город поразил меня, девочку, выросшую в сельской местности. По улицам взад-вперед снуют машины, дома все как на подбор красивые и новые, и толпы народу, как на празднике. На время любопытство заглушило во мне тоску по дому и обиду на родителей, и я вспоминала их все реже и реже. Тетка жила в юрте, стоявшей посредине просторного двора, обнесенного высоким частоколом. У входа в юрту на цепи сидела огромная, как теленок, рыжая собака. Она исправно выполняла свой долг. Стоило кому-нибудь открыть калитку или звякнуть колокольчику, как пес заливался злобным лаем, нагонявшим на меня ужас. Днем дома оставались только я да эта рыжая псина. Тетка, или как я теперь ее называла, матушка Адиа, работала на фабрике, где шили военное обмундирование. У нее был муж, очень похожий на свою супругу — такой же тощий, с очень темным лицом, он работал на механическом заводе. Детей, если не считать меня, не было. Я ужасно тосковала одна в пустом доме. Пес меня не жаловал — стоило мне выбежать во двор, как раздавался лязг цепи, за которым следовало угрожающее рычание. Все попытки подружиться с собакой заканчивались неудачей. Родители мои тоже держали собак — я помню двух или трех, но нрав у них был спокойный, веселый, и на своих они никогда не кидались.

По вечерам, вернувшись с работы, матушка Адиа наряжала меня и вела на прогулку. Гулять по улицам было интереснее, чем сидеть дома, и я смотрела по сторонам во все глаза, не уставая задавать ей вопросы. Тетка тихо приказывала мне замолчать.

«Разве можно так громко кричать? Сразу все узнают, что ты из худона, засмеют еще».

В конце концов я привыкла молчать и сдерживалась даже тогда, когда спросить мне казалось просто необходимо.

По ночам мне снился всегда один и тот же сон. Будто я снова дома. Меня окружают родители, сестры и братья. А вот и знакомая старая лошадь, черный щенок, овцы, ягнята. Я на пастбище, делю с братьями холодный чай, им мы запиваем кашу. Или мать в своем видавшем виды, когда-то голубом тэрлике, покрытом молочными брызгами, сушит на топливо коровий помет. Отец навеселе приезжает домой на буланом коне и распевает:

Твой желтый степной цветок
Засохнет от яркого солнца.

Он спешивается и кричит:

«Эй, Ханда, — Ханда — это моя мать, — я приехал!» — и обнимает коня за шею.

На этом месте я обычно просыпалась, и щеки мои были мокры от слез и подушка тоже. Я натягивала одеяло на голову, чтобы не разбудить своих приемных родителей, и снова плакала.

В родном моем доме любили петь, и я — тоже. Помню, у матери был хороший голос, и она частенько заводила песню, которая начиналась словами:

Как да на зеленом лугу…

Теперь мне часто вспоминалась пословица, услышанная мною однажды от стариков: как бы ни была счастлива, никогда не пой в постели, какое бы ни было у тебя горе, не плачь на кровати. Но я плакала и, случалось, не могла заснуть до рассвета.

Однако постепенно я стала отвыкать от родной семьи, и даже лица родителей и близких представлялись мне какими-то неясными и расплывчатыми. Отчетливо я их видела только во сне. Может ли быть такое, спросишь ты, чтобы шести-семилетняя девочка так скоро забыла своих близких? Я и сама не раз удивлялась этому тогда, и это лишний раз доказывало, какой я была нехорошей девчонкой. Слушай, Дорж, я могу тебе довериться? Ну-ну, не обижайся, вижу, что могу. Раз уж я решила рассказать все, придется тебе набраться терпения. Я не буду таиться. Есть люди, которые боятся рассказать о себе что-нибудь плохое, а бывают и такие, что, услыхав неожиданное признание другого человека, делают большие глаза, словно встретили зайца с рогами, а потом осуждают разоткровенничавшегося человека. Но ты не такой, я знаю. — Дарийма испытующе посмотрела на Доржа и замолчала.