Свет грядущих дней

Вот оно. Пришло время казни.

– Прощайте, – сказала она и с поднятой головой выступила вперед.

Их препроводили к зданию бывшей милиции – здание было закрытое, никаких свидетелей. Ализу завели внутрь, Хайку оставили ждать у входа. Мимо прошел служащий юденрата, спросил со страхом:

– Ты что здесь делаешь?

– Да ничего, – ответила Хайка. – Меня собираются казнить.

– Как? За что?

– Они кое-что нашли в нашем бункере.

Парень нес блюдо с яблоками. Хайка лениво протянула руку, взяла одно и откусила. Он смотрел на нее, как на сумасшедшую. Может, она и впрямь рехнулась? Не успела она прожевать, как ее повели внутрь. Она швырнула огрызок на землю и мысленно повторила то, что собиралась сказать в последний момент своей жизни: «Убийцы, настанет и для вас день расплаты. Наша кровь будет отомщена. Ваш конец уже близок».

Она хотела выкрикнуть эти слова, войдя в помещение, которое должно было стать местом ее казни, но оно оказалось безлюдным, некому было ее услышать. Она держала себя в руках ради остальных. Хоть никто ей этого не приказывал, молчала.

Ализа лежала в углу комнаты. Окровавленная. Жестоко избитая. Сломленная.

Теперь Хайка поняла, что и ее будут пытать. Вошли нацисты.

Ей приказали лечь на пол. Последовала команда: забить до смерти. Посыпались удары. Били по всему телу. Безжалостно, свирепо. Потом ей наступили на голову. Она старалась не кричать, чтобы показать им «на что способна паршивая еврейка», но крики вырывались сами собой.

– Скажи, чей это пистолет, и мы оставим тебя в покое!

– Я не знаю! Я не виновата. Мама! Мама!

Наконец они прекратили избивать ее и вернулись к Ализе. «Должно быть, я превратилась в бесчувственное животное, – написала впоследствии Хайка, – потому что я никак не прореагировала». Как она могла закрыть лицо руками, не броситься на тех, кто избивал ее подругу? Но она слишком страдала от боли и испытывала какую-то извращенную острую радость: у нее появилась уверенность, что она сможет выстоять.

Потом они снова переключились на нее. К ней подошел какой-то фашист. «Высокий, тощий, как гончая, – писала она, – со знакомыми глазами ищейки». Хайка ответила ему твердым взглядом. Наверное, именно поэтому он стал бить ее сам. По лицу, по щекам, по глазам. Хлынула кровь. «Еще чуть-чуть, и я бы лишилась глаз». Он обхватил ее за шею своими жилистыми руками и начал душить. Она захрипела. Он ослабил хватку. «Я уже почти понимала, что испытывает человек в момент смерти, – вспоминала она. – Мне всегда было интересно, как начинается предсмертная агония». Но он перестал душить, и ее куда-то повели. Она расслышала слово «Освенцим».

Хайка едва волокла ноги. Увидев их с Ализой, товарищи разрыдались.

Те, у кого были полотенца или рубашки, подстелили их, чтобы девушки могли сесть. Тело Хайки было «твердым, как камень, как эбонит. И таким же черным. Не синим, а именно черным. Я не села, а свернулась калачиком, как кошка, и положила голову на колени Песе». Ни пальто, ни туфель, ни чулок. Было темно и холодно. Солдаты рубили старую мебель на дрова для костра.

Вдруг Цви вскочил на ноги и метнулся прочь так быстро, что Хайка даже не успела проследить за ним.

Он убегал!

Солдаты засуетились. Помчались за ним, начали стрелять. Их командир был в бешенстве.

– За ним! Притащите его живым или мертвым!

Шли минуты. Сердце у Хайки громко стучало. Солдаты вернулись. В темноте рассмотреть их лица было невозможно, но она услышала, как один из них сказал:

– Готово! Я догнал его!

Хайка говорила себе: может, это неправда, может, солдат просто бахвалится, однако в глубине души знала, что Цви мертв. Они потеряли лучшего из них: товарища, настоящего лидера, дорогого друга.

Сестра и брат Цви сидели рядом с ней.

– Что они говорят?

– Не знаю, – солгала Хайка. Она чувствовала страшную пустоту внутри. «Если бы кто-нибудь постучал тогда по мне, раздалось бы эхо», – писала она.

Лежа в темноте, Хайка размышляла о жизнях солдат, о вероятности побега, о том, что будет в Освенциме, и пообещала себе, что она туда не доедет: убежит, выпрыгнет из вагона, застрелится, но не доедет. Позднее, в туалете, она подумывала о том, чтобы пролезть в прачечную и улизнуть, но охранник стоял слишком близко, ей не хватило смелости. Она вспомнила о Цви. Завтра может быть слишком поздно.

Настало утро, и пытки возобновились. Их не кормили. Они просили воды. Тщетно. Проходившие мимо евреи могли бы им передать немного, но они держались подальше и отводили взгляд. И это народ, за который она хотела умереть? А потом она опять-таки поняла: нацисты сделали этих людей такими.

Наконец немец-часовой сжалился над ними и приказал встать. Он дал им воды, а детям из «Атида» немного еды.

Во второй половине дня снова явились нацисты и увели четырех мужчин. Хайка решила, что их будут расстреливать по четверо.

Оказалось – нет. Мужчины вернулись, они что-то несли на руках.

Тело Цви.

Им хотели показать, что ждет любого, кто осмелится бежать.

Сестра Цви завыла. Хайка хотела, чтобы она замолчала, чтобы гордо смотрела им в лицо.