Свет грядущих дней

– Там речь о разводе, – повернувшись ко мне, пояснила гид. – Ее дочь осталась с ее бывшим, и она очень расстроена. Простите за задержку.

Сама мать дочерей, я не могла сердиться, тем более что и водитель, и гид запросили с меня минимальную плату за такой напряженный день сплошных переездов: они сами интересовались Реней и историей женщин – бойцов Сопротивления, и им самим хотелось участвовать в этой поездке. Сидя на заднем сиденье, я пила диетическую колу, надеясь, что она уймет мою тошноту, и размышляла о проблемах, с которыми сталкиваются женщины, расследуя женские истории. Материнские заботы бессчетное число раз влияли и на мою работу. Мне предлагали исследовательскую стипендию с проживанием, но я вынуждена была отказаться: не могла на несколько месяцев перевезти семью в другой город. Вместо этого я предпринимала много коротких вояжей, каждый из которых требовал больших организаторских усилий: устроить уход за детьми, найти кого-то, кто будет их возить, оставить маленькие подарочки для девочек, чтобы отмечать ими каждый день моего отсутствия. Мой холодильник представлял собой доску объявлений, все было расписано по минутам. Мне даже приходилось на несколько дней брать детей с собой в Польшу (тогда-то и имел место случай с пожарной тревогой). В иные дни мне доводилось проходить пешком столько миль, что застарелый ишиас, мое наследство после родов, на весь вечер загонял меня в горячую гостиничную ванну.

Ну и, конечно, неизменно стоял вопрос безопасности. Работа допоздна, желание поужинать уже в другом городе. Каждый шаг вызывал тревогу, прежде чем сделать его, я озиралась: нет ли опасности? Осторожность была реликтом моего еврейского прошлого и реальностью моего женского настоящего. Я не могла ходить в наушниках, слушая музыку, мои уши и глаза должны были быть всегда открыты. И вот я здесь, в польской глубинке, на пути у какого-то грузовика, почти не оставившая следов, никто не знал, где именно я нахожусь, – оставалась только призрачная беспроводная связь. Что я делаю? Но по крайней мере, я с женщинами, успокаивала я себя под крики расстроенной, без перерыва курившей матери, продолжавшей ходить взад-вперед. Мне повезло нанять гидом женщину, которая, в свою очередь, нашла женщину-шофера.

Три работающие женщины посреди какой-то глуши. Я вспоминала рассказы женщин, которым тоже приходилось застревать неизвестно где. Наконец водитель, закончив разговор, села в машину, и мы продолжили путь, и не впервые за тот день все мои записи разлетелись по мокрому полу «шкоды».

– Простите, – сказала женщина-шофер, поворачиваясь ко мне. – Я умираю от голода.

После всего есть совсем не хотелось, но я согласилась остановиться у ближайшего ресторана для раннего ужина: меня предупредили, что заведения, где можно поесть, здесь встречаются редко, на большом расстоянии друг от друга. В местах, по которым мы ехали, не было шоссе, поэтому 150 миль мы преодолевали пять часов; я всю дорогу представляла себе, сколько времени это расстояние занимало у маскировавшихся связных в 1943 году. Придорожное кафе находилось в чистом поле, мерцавшем оранжевыми и золотистыми бликами под летним солнцем. В этой богом забытой пасторальной красоте тоже жили евреи, и им тоже не удалось скрыться от ужаса этой отлаженной системы – гетто и убийства. Нацистская оккупация была всеохватной. И бежать было некуда.

Сидя в кафе, я ждала, пока моя команда курила и подкрашивала губы. Потом, пока я ковырялась в тарелке, заваленной десятками пирожков с грибами (единственное вегетарианское блюдо, имевшееся в наличии), а мои спутницы быстро поглощали свое жаркое из говядины и жареные свиные отбивные, я поинтересовалась, давно ли они дружат. Оказалось: эти две женщины примерно моего возраста познакомились недавно. Обе считали себя феминистками и носили этот титул с гордостью и даже с вызовом. Встретились они на митинге феминисток.

– За что митинговали? – спросила я.

– За всё.

Правительство хотело официально запретить аборты и экскорпоральное оплодотворение, потому что оно якобы плодило «худое семя». Всемогущая церковь владела самыми престижными краковскими отелями, но не платила налогов, сообщили они мне. Мои спутницы клеймили женоненавистничество и гневались на несправедливое отношение правительства к женщинам. Это мне, разумеется, было понятно.

– Похоже, что Польша, о которой я пишу, Польша тридцатых – сороковых годов прошлого века, была более феминистской, чем нынешняя, – сказала я.

– В некотором смысле да! – согласились они, ударяя кулаками по деревянному столу.