Свет грядущих дней

Одну виленскую девушку, Сару, увезли в Понары[222], некогда популярное место отдыха. Теперь оно превратилось в место массовых расстрелов, где на протяжении следующих трех лет семьдесят пять тысяч евреев были раздеты догола и расстреляны[223] над рвом глубиной в двадцать футов[224], послужившим им общей могилой. Раненная, но не убитая, Сара очнулась среди заледеневших трупов, голая, и уперлась взглядом в мертвые глаза своей матери. Она дождалась темноты и выбралась изо рва, потом два дня пряталась в лесу, прежде чем добраться до Вильно; раздетая, в истерике, она поведала о бойне, свидетельницей которой оказалась. Глава юденрата не поверил ей или, во всяком случае, сделал вид, что не верит, и предупредил, чтобы она больше никому обо всем этом не рассказывала – во избежание паники.

Сару положили в больницу. Там ее навестил Абба Ковнер. Он ей поверил; у него нацистский план истребить всех евреев сомнений не вызывал. На том предновогоднем собрании Тося прочла его воззвание: «Не верьте тем, кто пытается ввести вас в заблуждение… Гитлер планирует истребить все еврейское население Европы»[225]. Заканчивалось оно тем, что скоро стало знаменитой мантрой Сопротивления: «Не дадим согнать нас на бойню, как овец!» Абба настаивал, что все евреи должны быть предупреждены и дать отпор. Единственным ответом на насилие может быть самозащита.

Тося, человек действия, никогда долго не сидела на одном месте. Теперь ей предстояло объехать все гетто, чтобы сообщить не утешительные сведения о деятельности движения, а ужасную и срочную новость: нацисты планируют убить всех евреев. Всех!

Настала пора оказать сопротивление.

* * *

Как вы реагируете на новость, что вас собираются убить? Пытаетесь сохранять оптимизм, обманывать себя, чтобы не сойти с ума? Или смотрите прямо в глаза тьмы, на пулю, летящую вам в лицо?

Когда Цивья узнала новость[226] от Тоси и связных «Свободы» – те же сведения доходили через религиозных евреев и польских активистов, – она не колебалась ни секунды. Вильно был лишь подтверждением. Евреи, которым удалось бежать[227] из лагерей смерти, таких как Хелмно, рассказывали чудовищные истории. Угрозы Гитлера, которые они – да и все вообще – воспринимали как «пустые декларации самонадеянного безумца», вдруг оказались душераздирающей правдой.

Ее накрыла волна ужасного чувства вины. Разумеется, это уже происходит. Как она могла не понять этого раньше? Почему не догадалась, что нацисты давно и последовательно воплощают отвратительный план уничтожения еврейского народа? Почему она трусливо уклонялась от руководства всей общиной, сосредоточившись только на молодежи, считая, что те, кто старше, справятся сами? Почему не сконцентрировала усилия на самообороне и добывании оружия? Почему не озаботилась этим раньше? Драгоценное время было потеряно.

Цивья пыталась оправдать эти упущения. Откуда кто-то мог знать, какое задумано злодеяние, тем более что нацисты старались держать это в секрете, чтобы избежать ответного удара и осуждения мировой общественности? Как может угнетаемое меньшинство бороться с армией, покоряющей целые страны? Как могут люди, страдающие от голода и болезней, составлять тактические планы военных действий? Если бы в первые годы они целенаправленно не сосредоточились на сохранении собственного достоинства, образовании и поддержании товарищества, возможно, они не сохранили бы свой дух, взаимное доверие и идеалы, которые придавали им сил бороться. И тем не менее ее глодало чувство вины.

Многочисленные девушки-связные, в том числе Фрумка[228], распространили ужасную весть о массовых расстрелах в Понарах и о том, что подразумевалось под «окончательным решением». Свидетели-беглецы подтверждали это перед собраниями руководителей общин. Но им зачастую по-прежнему не верили[229]. Во многих еврейских общинах отказывались признавать правдивость рассказанного ими на том основании, что такой чудовищный план, казалось, просто невозможно осуществить. Они гнали от себя мысль, что такие же зверства могут произойти в Западной Польше, где, несмотря на мучительные условия существования, не было и намека на массовые убийства. Их общины снабжали рейх столь необходимой ему рабской рабочей силой; с экономической точки зрения, нацистам не было никакого смысла уничтожать ее.

Многие евреи лелеяли иллюзию, что все еще возможно выжить. Они стремились верить в лучшее и отчаянно хотели жить. Никто не допускал мысли, что их матери, братья, сестры, дети будут насильно отправлены на бойню и что их предстоящая депортация почти неминуемо означает смерть. К тому же Варшава находится в самом центре Европы. Как можно депортировать целый столичный город? Польские евреи веками жили обособленно, они и представить себе не могли, что гитлеровские гетто являются частью машины убийства. Психологически евреи были готовы к тому, что уже знали по опыту Первой мировой войны. К несчастью, нынешняя война была совсем другой.