Свет грядущих дней

Мать Бэли была религиозной сионисткой и посещала мероприятия, устраивавшиеся движением, – если они не происходили по субботам. В 1939 году местное отделение направило Бэлю на специальные курсы самозащиты в порядке подготовки к жизни в Палестине. Бэля научилась пользоваться разными видами оружия, а также отбиваться палками и камнями, слушала лекции и была особенно воодушевлена теми, которые читали Цивья и Фрумка. Ее, сдавшую экзамены на отлично, назначили инструктором по самообороне в кибуц «Свободы» в Бендзине, куда она прямиком и направилась, опасаясь, что мать не позволит ей туда поехать, если она сначала заглянет домой. Мать и впрямь рассердилась, три месяца не отвечала на ее письма, но в конце концов попросила прощения у Бэли. К тому времени, в конце лета, она пыталась собрать нужные документы для совершения алии всей семьей.

Когда в Польшу вторгся Гитлер, Бэля преподавала самооборону. Они с товарищами, сидя на кухне, слушали радио и ожидали, что нацисты появятся в их пограничном городе с минуты на минуту. Руководство решило перевести членов своего отделения в глубь Польши – всех, кроме нескольких мужчин и Бэли, которая должна была остаться, чтобы присматривать за бендзинским кибуцем. Немецкие бомбардировки, однако, оказались настолько массированными, что, спасая свои жизни, Бэля и ее товарищи вынуждены были бежать. Дороги, как и платформы товарных поездов, были забиты пребывавшими в панике, отталкивавшими друг друга людьми. Вокруг беспрестанно рвались бомбы. После многих дней изнурительного бегства Бэля вернулась в Бендзин, где у нее, по крайней мере, была крыша над головой. Увидев знакомые вещи, она заплакала – это был ее дом.

Но вскоре после этого «Свобода» срочно отправила ее в Вильно, откуда еще можно было уехать в Палестину. В этом сумбурном путешествии ей пришлось ночью переплывать реку на лодке и три недели провести в русской тюрьме, где ее заставляли день и ночь стоять на ногах, не давая присесть ни на минуту. После многодневных ходатайств ее отпустили, и она отправилась домой к начальнику тюремной охраны; рыдая, она умолила его отпустить и ее товарищей. Продолжая свой путь в Вильно, она заехала навестить мать, которая уже считала ее погибшей. Однако радостная встреча продлилась всего два часа: Бэле нужно было отправляться дальше на восток, на попутках и пешком, в надежде добраться в конце концов до Палестины. Она пообещала, что, как только доберется, вытащит к себе всю семью. Это была их последняя встреча.

В Вильно Бэля влилась в продолжавшее свою работу, хоть и голодавшее, молодежное движение, там сельскохозяйственная и культурная деятельность не прекращалась даже под русскими (хотя и немного притихла). Нападение немцев в 1941 году повергло Бэлю в ужас. С первых дней оккупации у нее перед глазами стояла одна картина: еврей с отрезанным пенисом, прибитый к дереву. Очень скоро после вторжения все обычные антиеврейские законы были введены в действие и здесь: обязательное ношение звезды Давида, расстрелы, гетто.

Но Бэля не пряталась. С самого начала она выходила из гетто – с группой рабочих или через какой-нибудь узкий проход в ограждении, или через дома, стоявшие на границе гетто, – срывала свою шестиконечную звезду (которую не пришивала, а прикалывала, что считалось уголовным преступлением), шла на рынок и покупала еду и лекарства для своих друзей. Она была блондинкой, к тому же чужой в Вильно, поэтому не боялась, что ее по внешнему виду примут за еврейку, но по-польски говорила с еврейским акцентом, поэтому старалась как можно меньше говорить вообще. В гетто она жила в трехкомнатной квартире вместе с тринадцатью семьями – там всегда охотно давали приют евреям-беженцам. Спала на столе для пинг-понга. Не имея медицинской подготовки, все же нашла работу в больнице в качестве «медсестры» операционного блока: промокала кровь тампонами, а однажды ей даже пришлось подавать инструменты хирургу, оперировавшему при свете свечей.

Узнав о массовых расстрелах в Понарах, в лесу неподалеку от Вильно, товарищи начали готовиться к сопротивлению. Абба Ковнер из «Юного стража» создал повстанческую группировку. Руководители «Свободы» набирали девушек нееврейской внешности для работы связными между разными гетто. У Бэли уже был опыт выходов в город под видом нееврейки, и она добровольно вызвалась войти в группу. Однако чтобы передвигаться свободно, ей нужны были документы. Она обратилась к знакомой по больнице нееврейке, которая была всего на несколько лет старше нее, и сказала, что хочет поехать повидать семью. Коллега не стала задавать вопросов и дала Бэле свой паспорт, но предупредила, чтобы та никогда не появлялась у нее дома, поскольку ее муж ненавидит евреев. Так в возрасте девятнадцати лет Бэля Хазан стала Брониславой – Броней – Лимановской. В «Свободе» заменили фотографию и печать на паспорте; явная подделка прослужила ей несколько лет.