Свет и тени (ЛП)

Способность «во всём видеть Бога» может не зависеть от интеллектуального анализа любого рода; она может быть проистекающей из глубокой любви к Богу благодатью, виды которой невообразимы. Говоря «интеллектуальный анализ», мы не имеем в виду пустые рассуждения: озвученные нами категории никоим образом не являются «абстрактными», однако их восприятие очевидным образом зависит от проницательности, с точки зрения чувств выглядящей абстрактно. Несмотря на отсутствие восторга от стерильного анализа, она всё же вынуждена «разделять» для того, чтобы «объединять». Разделение и объединение одинаково естественны – каждое на своём уровне: чтобы лучше увидеть гору, глазу нужно некоторое расстояние. Это расстояние раскрывает отличия, позволяет провести визуальный анализ и в то же самое время «объединяет» или синтезирует, создавая адекватный и полный образ горы.

Всюду и во всём видеть Бога означает видеть в вещах бесконечность там, где животное начало видит лишь поверхность и относительность. Кроме того, это означает видеть в то же самое время относительность категорий, в рамках которых живёт человек, полагающий их абсолютными. Видеть бесконечное в конечном означает видеть, что растущий перед нами цветок вечен, ведь сквозь его хрупкую улыбку утверждается вечный исток. Видеть относительность означает понять, что этот настоящий момент, в котором мы живём, не является «сейчас» – он стал «прошлым» ещё до того, как наступил, и что если бы время можно было остановить, а все живые существа замерли бы, будто бы вмёрзнув в речной лёд, человеческий маскарад проявил бы всю свою зловещую ирреальность. Всё показалось бы абсурдным, кроме «памяти о Боге», расположенной в неизменном.

Всюду видеть Бога по сути означает видеть, что мы не существуем, что существует только Он один. Если, с определённой точки зрения, покорность можно счесть величайшим достоинством, то лишь потому, что она в крайнем своём воплощении подразумевает отказ от эго. Немного изменив свой взгляд, можно сказать то же самое о всяком фундаментальном достоинстве: совершенное милосердие означает потерю себя ради Бога, ибо невозможно раствориться в Боге, не отдав себя при этом другим. Если на строго человеческом плане фундаментальна любовь к ближнему своему, то не только потому, что ближний в итоге, подобно нам самим, тождественен «Самости», но и потому, что это человеческое милосердие – или эта его проекция на «другого» – является единственным возможным для большинства людей средством отделиться от «я». Перенести своё эго на «другого» проще, чем потерять его ради Бога, хоть эти явления и неразрывно связаны.

Нашей формой является эго: эта таинственная неспособность не быть собой и, в то же самое время, быть полностью собой, а не «не-Самостью». Однако наша реальность не оставляет нам выбора, заставляя нас «стать тем, чем мы являемся» или оставаться тем, чем мы не являемся. Эго с эмпирической точки зрения является сном, в котором мы сами себе снимся. Содержимое этого сна, срисованное с нашего окружения, по сути дела является лишь поводом, ибо эго желает лишь собственной жизни: что бы нам ни снилось, наш сон всегда остаётся лишь символом эго, желающего самоутвердиться, зеркалом, которое мы держим перед «я» и которое всевозможными способами отражает его жизнь. Этот сон стал нашей второй природой: он соткан из образов и стремлений, статичных и движущихся элементов в неисчислимом множестве комбинаций. Эти образы приходят снаружи и вплетаются в нашу сущность; стремления являются нашим ответом окружающему миру: овеществляясь, мы создаём мир в образе нашего сна, и воплотившийся таким образом сон возвращается к нам. Так происходит снова и снова, пока мы полностью не оборачиваемся в порой неразрывную ткань овеществлённых или материализованных снов и материализаций, проникнувших внутрь нас. Эго подобно водяной мельнице, чьё колесо по воле течения – мира и жизни – неустанно вращается в череде образов, всегда различных, но всегда подобных друг другу.