Свет и тени (ЛП)

В латинском языке слово pax имеет похожее зловещее значение (хорошо видимое в случае империалистических войн во имя «умиротворения»): оно связано со словами pangere, paciscor и санскритским словом pāśa, «плен, неволя» (особенно о смерти). Английское слово dispatch (особенно в смысле «убивать») содержит тот же корень: жертва – это «мгновенная смерть» (happy dispatch) именно потому, что она освобождена от плена или от наказания, наложенного законом. Мирный договор – это вещь, навязанная (первичное значение слова pangere) врагу: только в той мере, в какой враг, считающийся бунтарём (если война является справедливой, а победа – победой права, а не силы, как и предполагалось во всех традиционных испытаниях, включая испытания одиночным и не только боем), раскаивается и охотно подчиняется путам, накладываемым на него, «мир» действительно становится «соглашением», śānti a sajňāna, и именно поэтому «согласие» жертвы всегда обеспечено: ср. Шатапатха-брахмана XIII.2.8.2, где словосочетание «они приходят к согласию» (samjňāpayanti) означает, что они убивают жертву. В этом случае «враг» на самом деле воскресает как «друг»; или, другими словами, «убит» не он сам, а его зло.

Таким образом, существует такой род мира (который я в другом месте назвал «смертоносным» [inter­necine]), который может быть понят очень легко, но существует также и другой вид, который «превосходит всякое понимание». Именно мир по соглашению является реальным и может пройти испытание временем – и именно по этой причине Ганди хотел, чтобы англичане уступили, то есть принесли в жертву своё владение Индией по собственной воле, а не были бы принуждены к этому силой. То же самое касается священной войны Духа с чувственной душой: если необходимо «единство в союзе мира» (Еф. 4: 3), то душа должна «привести себя к смерти», а не просто быть подавленной force majeure насильственного аскетизма и епитимьей. И похожим образом дело обстоит в случае «войны полов», которая является лишь особым случаем войны Духа с Душой.

Ананда Кумарасвами. СМЫСЛ СМЕРТИ

Ez ist nieman gotes riche wan der ze grunde tot ist[92].

Мейстер Экхарт (Pfeiffer ed., p. 600)

Смысл смерти неразрывно связан со смыслом жизни. Наше животное существование принадлежит лишь текущему дню, но наш рассудок принимает во внимание и завтрашний день. Отсюда, поскольку наша жизнь является интеллектуальной, а не только чувственной, перед нами неизбежно встаёт вопрос: что происходит с «нами» по ту сторону смерти. Это, очевидно, такой вопрос, на который может быть получен ответ при условии, что мы знаем, кем «мы» являемся сейчас – смертными или бессмертными. Это вопрос ценности, приписываемой нами, с одной стороны, нашей убеждённости в том, что мы – «этот человек, такой-то и такой-то», и, с другой стороны – нашему убеждению в нашем безусловном существовании.

Вся традиция Philosophia Perennis, как восточная, так и западная, древняя и современная, проводит чёткое разделение между существованием и сущностью, становлением и бытием. Существование такого-то человека, говорящего о себе «я», – это поток мгновений сознания, и любые два мгновения всегда будут отличаться друг от друга. Другими словами, в каждый момент человек разный. Нам известны только прошлое и будущее, но никогда настоящее, и поэтому никогда нет такого мгновения, о котором мы можем сказать, что мы (или что-то иное) «существуем». Как только мы спрашиваем, что это такое, оно уже стало чем-то другим, и так происходит только потому, что изменения, происходящие за любой краткий период, обычно незначительны, и мы принимаем непрерывный процесс за настоящее бытие.