Свет и тьма

Святогор Макарович снова подал знак верзиле и тот скрылся из виду, а через несколько секунд появился с алхимической печью, на которую водрузил большой казан с водой. В этот казан он засунул мою голую ступню, воды здесь было по щиколотку, а сама вода прохладна. Пока прохладная, но это ненадолго.

— Ну, не передумал? Может, начнёшь говорить? Или сварим бульон из твоей ноги?

— Мне нечего сказать.

— Но может всё-таки есть что? Расскажешь, как всё было, и может быть, окажется, что ты действовал под давлением Инесс Фонберг и её друга Касьяна. Так ведь его зовут? Или всё же его зовут Кассей? — он вперил в меня пытливый колючий взгляд, но ответа так и не дождался.

— Поджигай, — велел он верзиле, и тот с покорной готовностью опустился на колено и поджёг огненную ойру в алхимической печи.

Под ступнёй тут же стало тепло.

— У тебя ещё есть время передумать, — он взглянул на часы, — где-то пять минут, не больше. Так что, Ярослав, можешь начинать говорить. Подумай сам, смерть на виселице не так страшна, как то, что я с тобой буду делать здесь. В итоге ты всё равно умрёшь, только вот разница: умирать от пыток долго и мучительно или быстро и с чистой совестью. Признайся в своих преступлениях, облегчи душу. В Ирии ты встретишься отцом как человек, раскаявшийся в своих грехах, а не как преступник и изменник родины. Хотя, учитывая, что это твои друзья убили Игоря Богдановича, не уверен, что род примет тебя.

— Я не убивал отца, — ответил я, дёрнув ногой. Дно в казане слишком быстро нагревалось, но цепи не позволили мне убрать ногу так, чтобы не жгло.

— Не убивал, значит, — поджал губы Святогор Макарович. — А вот Олег Богданович считает иначе. Он согласился отвечать на наши вопросы под зельем правды, и у нас нет сомнений в его словах.

— Олег не мог слышать ничего, что подтверждало бы, что я виновен в смерти папы, — возразил я.

— Ты прав, это только его догадки. Зато в остальном… Понимаешь ли, нас интересует только убийство императора. А в том, что ты к этому причастен, у нас сомнений нет. А это, и сговор с врагами Славии, знаешь ли, не шутки.

Он снова уставил на меня внимательный изучающий взгляд, явно ожидая, что я сдамся.

Вода в казане нагревалась, и я мысленно настраивался на боль, практически не слушая его. Я мог бы ввести себя в состояние стазиса, уйти в подсознание и не чувствовать ничего. Но артефакт под стулом мне не позволит. Всё, что мне оставалось, терпеть и надеться, что тело само не выдержит боли и быстро отправит меня в отключку.

— А давай-ка так, — после небольшой паузы, явно дожидаясь, когда вода начнёт жечь кожу, сказал он, — ты нам всё расскажешь под зельем правды, и я тебе даю слово, что ты умрёшь быстро и безболезненно.

— Нет, — отчеканил я.

— Как жаль, — разочарованно поджал он губы, смерив меня сочувствующим взглядом. — Что ж, очень-очень жаль. Но, чувствую, что ты сейчас сам начнёшь просить пощады и выкрикивать всё, что я хотел от тебя услышать.

Вода становилась горячее, мышцы невольно дёргались, в попытке освободить ногу. Боль подкрадывалась сначала медленно, а после заполонила всё вокруг. Всё пространство словно бы сузилось до одной пульсирующей точки боли.

Я пытался погрузиться в стазис, хотя и понимал, что ничего не выйдет. Но эти попытки хоть как-то помогали отвлечься. Контролировать тело становилось сложнее, и я сам не заметил, как начал кричать.

Сквозь собственные крики и всепоглощающую боль, где-то на периферии сознания я слышал шаги, лязг, крики. Кажется, голос принадлежал Великому князю Григорию.

Внезапно что-то изменилось. Боль не ушла, но стала приглушенее. Мою ногу вытащили из закипающего казана. Меня трясло, но я больше не кричал. Мир постепенно начал возвращаться к привычному состоянию, как и разум медленно начал вникать в происходящее.

— Я же сказал, что он нужен мне живой! Ты его чуть не убил! — кричал Григорий.

— Я всё контролировал, ваша светлость, — оправдывался Святогор Макарович. — Он куда крепче, чем может показаться. Ещё немного и он бы сдался.

— Он и так сдастся, — уже спокойнее сказал Григорий.

Его лицо вдруг оказалось напротив моего, он грубо схватил меня за подбородок и заглянул в глаза так, словно не был уверен в сознании я или нет. Но узрев в моём взгляде понимание происходящего, выражение его лица вмиг стало жёстче.

— Ну что ж, сученыш, — с ненавистью прошипел он, — думал, это сойдёт тебе с рук? Михаил для тебя столько всего сделал, и так ты ему заплатил за его доброту?

Я расхохотался.

Смех лился из меня сам собой, вперемежку с истерикой и болью он становился злее, яростней. Но хохотал я искренне и громко, как не смеялся уже давно. И даже когда Григорий дважды ударил меня по лицу, я не мог остановиться.

— Ну сейчас посмотрим, как ты будешь смеяться, — слышал я сквозь смех злобный голос Григория. — Посмотрим, как ты будешь хохотать, когда я начну сдирать лоскутами кожу с твоей матери.

Упоминание матери тут же заставило меня заткнуться. Я уставился на Григория, а тот, добившись нужного эффекта, теперь сам улыбался.

— Что? Теперь не смешно тебе, ублюдок?