Свет на исходе дня

— Да знаю я тебя! Тебе предложи, ты еще хуже напишешь. Что было, чего не было…

— Правильно, — согласился Маркин. — Боишься?

— Боюсь.

— Это хорошо. Всех вас в страхе надо держать.

— Меня уже и так колотун бьет. Не тяни, отпусти душу на покаяние, — попросил Родионов.

— Да ладно, чего уж… прибедняется… Все в порядке, — сказал инспектор. — Твое счастье. А то всыпал бы я тебе по первое число. Ты бы у меня получил на орехи.

— Дай бог тебе здоровья, — истово сказал Родионов. — Порядок? Так и напишешь?

— Так и напишу, куда я денусь…

— Ну-у! — с какой-то угрозой помотал головой из стороны в сторону Родионов. — Меня теперь голыми руками не возьмешь.

— Во распетушился, — сказал Маркин. — А вообще ты самоубийца.

— Я знаю, — покорно согласился Родионов.

— Против своего треста прешь!

Родионов вздохнул.

— Уж больно цена велика, Семен, — сказал он кротко.

Некоторое время оба тихо сидели в задумчивой неподвижности, наконец инспектор встал.

— Поеду. Ты вот что, Николай… Дай знать, если невмоготу станет. Вместе покумекаем. Может, надумаем чего. — Он посмотрел в упор, и, хотя был серьезен, казалось, кривая насмешливая улыбка держится на длинном, костлявом смуглом лице.

4. Между тем август заметно клонился к осени. В полдень солнце еще могло припечь, с каждым днем креп запах отяжелевших листьев и трав, но в лесу уже тонко пахло грибами, по утрам долго не просыхала роса, и уже ладились к отлету кукушки, зорянки и камышовки.

В августе Вербин редко наведывался к Аглае. Встречала она его без упреков, была строга, но спокойна.

— Сила уходит, — заметила она в последний его приход и больше не вспоминала об этом. Было заметно, что она действительно ослабла, одышка усилилась, движения замедлились, и чаще, чем прежде, она застывала, чтобы перевести дух.

Медленно, часто отдыхая, она рассказывала о скрытой связи между днями недели, травами, частями человеческого тела, числами и цветом. Это было тайное знание, известное лишь редким, особым людям.

— Узнать такое не каждому выпадает, — сказала Аглая. — Многие о том помышляют, а дается редко кому. Понимай.

Она рассказала, что понедельнику принадлежит мозг человека, число два, белый цвет и растения, живущие в воде. Вторник, по ее словам, ведал желудком, красным цветом, числом три и влиял на чеснок, молочай и крапиву. Среда владела легкими, числом четыре, пестрой окраской, пролесной травой и орешником. Четверг оказывал действие на печень, ему принадлежали голубой цвет, число пять и пахучие травы — белена, мята и воловий язык, или красный корень…

Она перебрала все дни недели. Он узнал, что всякая трава полное действие имеет в свой день, тем же отличались число и цвет: лечить хворь или напускать порчу следовало строго по правилам, помня день, цвет и число.

Как бывало уже, голос ее по мере рассказа креп, кожа розовела, дыхание становилось ровнее, а движения тверже. К ней как будто возвращались силы, должно быть, она сама возгоралась духом от своих слов и на короткое время забывала о немощи.

Сначала Вербин про себя посмеивался по привычке, но постепенно ярый огонь, разведенный в себе этой старухой, обжигал и его.

В полумраке, при свете свечи, ее лицо снова становилось похожим на маску, жесткий надтреснутый голос мутил мысли и проникал внутрь: исступление и накал в этой старухе были неподдельными, он видел. Ни в чем не принимала она участия вполсилы, частью натуры, но, слабея и берясь за дело все реже, она тем не менее тратила себя каждый раз без остатка.

Постепенно Аглая впадала в транс: прикрыв глаза и раскачиваясь, она плела завораживающую вязь слов, — стоило труда не раскачиваться вместе с ней. Да и вообще трудно было удержаться, чтобы не закрыть глаза и не погрузиться в забытье.

Каждая часть растения имела сообразность в неделе: плод соответствовал четвергу, семя и кора — среде, цветы — пятнице, корень — субботе, крона — вторнику, листья — понедельнику…

Растение уподоблялось человеческому телу: плод оказывал действие на печень, семя и кора — на легкие, цветы — на половые органы, корень — на селезенку, листья — на мозг… Сила действия зависела от дня недели.

Сначала для Вербина то была редкая игра, театр, причудливая забава, нелепица, но постепенно он терял спасительную снисходительность, забывал себя и погружался в действие: он начинал понимать закон, по которому человек жил тогда, когда был частью природы.

Аглая не говорила — вещала:

— Ежели сердце и левую ногу совы положить на спящего, то он, не проснувшись, скажет все, что собирался делать, и ответит на все вопросы. — При свете свечи Аглая сама напоминала такого спящего, который сквозь сон ведет рассказ. — Тот, кто съест горячее сердце угря, получит умение указывать будущее. Ежели носить на груди голову коршуна, то будешь люб женщинам.