Свет на исходе дня

Когда Вербин вернулся домой, баба Стеша спала. Он тихо разделся, лег и долго не мог уснуть. Сон не шел. Голова была воспалена, он ворочался, но возбуждение не утихало. Над Аглаей можно было посмеиваться, но ее неукротимость и огонь внушали безотчетное уважение. Этот огонь не был добрым и не грел человека, но лютый внутренний жар Аглаи сжигал покой того, кто оказывался поблизости.

Среди ночи Вербин услышал, как хозяйка встала. Она подошла к нему в длинной белой полотняной рубахе и положила ему на лоб сухие, теплые руки.

— Измаялся, бедолага, — сказала она тихо. — Ах ты голубь мой, вишь, будоражит людей, окаянная. Вон она что с тобой сделала, не угомонишься никак. Щас, милый, я тебе покой дам. — Она вышла, вернулась с куском хлеба и солонкой и забормотала едва слышно: — Воскресенье с понедельником, вторник со средой, четверг с пятницей, а тебе, суббота, дружки нет, вот тебе хлеб-соль, а мне дай ясный сон. — Баба Стеша макнула хлеб в солонку, положила его в изголовье и легким движением пальцев стала оглаживать голову Вербина; он почувствовал, как пропадает возбуждение, мысли улеглись и появилась сонливость.

Позже его сморил сон, баба Стеша перекрестила Вербина и ушла едва слышно, как и появилась.

Август случился богатым на ягоды. Даша не раз угощала Вербина свежей костяникой, настаивала квас или выдерживала в сахаре: по ее словам, костяника улучшала кровь и помогала при простудах. Вербин нередко и сам набирал на ходу полные горсти ягод — кусты костяники ярко горели по всему лесу.

Несколько раз Даша и Вербин отправлялись за ежевикой, ее колючие заросли густо выстилали склоны оврагов и берега ручьев. Даша называла ежевику ожиной, сушила ее на зиму и варила из нее варенье. Вербин после ежевики ходил исцарапанным, кусты напоминали колючую проволоку, стебли по всей длине были усыпаны шипами. Даша быстро рвала сизые ягоды, ее ловкие пальцы проворно сновали среди игл, Вербин то и дело накалывал руки.

Иногда они проводили в лесу день напролет, после отъезда инспектора Вербин не следил за ходом работ. Колонна работала в пойме, трест молчал, Вербин решил, что все уже смирились и оставили Родионова в покое. Но, оказалось, это было затишье перед грозой.

В один из дней Вербин возвращался из леса домой и вдруг обнаружил, что не слышит привычного гула моторов, в пойме на берегу реки было безлюдно и тихо. Еще издали он заметил скопление людей вокруг дома, в груди холодком заныло недоброе предчувствие.

На улице в густой толпе стоял вездеход. Все молчали, женщины вытирали глаза, обстановка напоминала похороны. Вербин увидел хмурые лица, растерянно озирался по сторонам Федька, потупившись, озабоченно думал о чем-то тучный председатель колхоза, и даже пьяница забулдыга Прохор морщился и кривился, как бы печалясь со всеми.

Вербин приблизился и сразу привлек общее внимание. Все повернулись к нему, одни вопросительно, даже с любопытством, некоторые явно ждали от него чего-то и смотрели с непонятной надеждой, другие, было видно, не ждали ничего хорошего, их лица выражали неприязнь.

Теряясь в догадках, Вербин в тишине прошел сквозь толпу и направился к дому. Навстречу с большим старым чемоданом вышел Родионов, за ним, вытирая слезы, в дверях появилась баба Стеша, притулилась к дверному косяку.

— Что случилось? — спросил Вербин.

— Уезжаю, — с грустью ответил Родионов.

— Куда?

— Укатали сивку, — как бы не слыша, криво усмехнулся Родионов и поставил чемодан.

— Вы мне толком объясните, — с некоторым раздражением попросил Вербин, — что стряслось?

— Отстранили. Теперь от вас зависит. — Он вздохнул и добавил: — Командуйте пока.

— Да, но… как же… а вы? — с трудом собирался с мыслями Вербин.

— В трест переводят, — едко улыбнулся Родионов и со значением поднял брови. — На повышение иду.

— Да-а… — протянул Вербин. Он сразу все понял: в тресте нашли выход.

— Только я не пойду, — неожиданно заявил Родионов.

— А куда же?

— Россия большая, работы хватает. Но что я вам скажу… — Он внезапно умолк, прищурился и посмотрел Вербину в лицо. Потом сказал тихо, так, чтобы не слышали вокруг: — Помните, что нам лесник говорил? «Не отстоите — брошу все, уеду». Помнишь? — настойчиво, в некоторой запальчивости повторил он. — Я тебе скажу… Нельзя, чтобы после человека пустошь оставалась, ты это знай.

Он замолчал. В тишине неподвижно стояла вокруг толпа, Родионов, хмурясь, озирался, все молчали; в окне соседнего дома Вербин заметил Аглаю, она неподвижно наблюдала за происходящим.

Родионов стоял возле старого, потертого, неуклюжего чемодана, низкорослый, лысоватый, в мятом дешевом костюме — все в нем было неказисто и провинциально.

— А теперь что ж… теперь… — Родионов нерешительно и как-то обескураженно развел руками. — Передали, вы за начальника. Скоро замену пришлют. — В замешательстве он поднял чемодан и направился к машине.

— Прощай, Петрович, — сказал в толпе кто-то из мужчин.

Женщины открыто плакали. Заработал мотор, толпа заволновалась, плач усилился, какая-то старуха громко заголосила, вездеход тронулся с места и поехал по улице.