Свет очага

Раньше мы частенько ссорились. Жумаш прятал мои игрушки, ломал куклы, наряженные в яркие платьица, сшитые из лоскутков. Ревел и бежал жаловаться, когда я ему спуску не давала, ругала, а то и поколачивала. Но после смерти мамы мы с ним уже не ссорились. Жумаш перестал меня злить. Теперь мне самой хотелось отдать ему мои игрушки. У меня появилась какая-то потребность приносить Жумашу доставшиеся мне альчики, красивые палки, гибкие прутья. Жумаш тоже оставил свою прежнюю привычку неожиданно выхватывать у меня из рук игрушки и убегать. Теперь, если ему что-то хотелось взять, он молча, просительно поглядывал на меня.

Жумаш стал реже играть с мальчишками, не разлучался со мной и, вместо того чтобы метать альчики, начал возиться с моими куклами. Я тоже любила, чтобы он был рядом. И стоило одному куда-нибудь уйти, как другому становилось нехорошо, одиноко, несчастье как бы вдвое разрасталось и тяжелее наваливалось на детские плечи.

10

Наконец и мы остановились на какой-то большой станции. За нею далеко раскинулись дома, сады, виднелись многоэтажные здания, старинный собор, заводские трубы — большой был город, но название его я не смогла узнать: наш вагон, расположенный ближе к хвосту поезда, остановился далеко от вокзала. Женщины, как всегда, спрашивали друг у друга:

— Какая это станция?

— Какой это город?

Для нас уже стало обычаем на любой станции жадно бросаться к двери. И на этот раз, забыв о своем положении, я тоже поспешила к ней и тотчас же об этом пожалела: меня затерли, затолкали так, что я ощутила резкую боль в животе. Стремясь выбраться из тесноты, стала пятиться, и тут мне сделалось дурно.

С трудом, в полуобмороке, вывалившись из толпы, я обессиленно присела в полутемном углу вагона, чувствуя, как все плывет, кружится перед глазами.

— Чего навалились, сошли бы на землю. Хоть на белый свет поглядеть! — крикнула одна из женщин.

— И то правда, чего стоим? Вылазьте, бабоньки! — загалдели вокруг.

Женщины неловко, охая, стали спрыгивать на землю. За ними сыпанули и дети. Надрывая горло, закричала Елизавета Сергеевна:

— Порядок, товарищи женщины, соблюдайте порядок!

— Какой еще порядок?

— Ей порядок, а тут дышать нечем, хоть помирай. В вагоне-то хоть топор вешай!

— Да постойте вы… Мы же не знаем, сколько здесь простоим, — жалобно как-то сказала Елизавета Сергеевна: — Кто будет отвечать, если вы отстанете, как Ираида Ивановна?

— Надо пойти узнать, когда тронемся.

— Верно! Пошли на станцию, там все узнаем.

И несколько женщин, не обращая внимания на Елизавету Сергеевну, зашагали в сторону вокзала, оставшиеся нерешительно поглядывали на бывшую «мать полка».

— Зачем же, зачем своевольничать? — ломала себе руки Елизавета Сергеевна, но голос поднять до приказного крика уже не решилась.

Сошли на землю и мы со Светой, держа за руки наших малышей, последней выбралась из вагона Алевтина Павловна со своим Вовкой-командиром.

— Тут не от войны, а от голода помереть можно, — с горечью сказала она. — Вот женщины, которые без детей, вы бы сходили в магазин да купили что-нибудь съестного, а? Ведь в самом деле с голоду ноги протянем… Ну, кто пойдет?

Желающих оказалось немало.

— Тогда объявляю сбор денег, — открывая сумочку, сказала Алевтина Павловна.

Мы быстро сложились, кто сколько мог, Алевтина Павловна отобрала шестерых, вручила им общий наш капитал.

— С пустыми руками не возвращайтесь, — невесело пошутила она. — В вагон не пустим, так и знайте.

Она держалась бодро, но вчера еще налитое, холеное тело ее сегодня заметно спало. Лицо осунулось, под глазами легли темные круги. Молчал, уткнувшись в подол матери, и Вовка-командир. Он не шалил, не командовал, забыл о своих командирских играх.

И на этой станции мы увидели то, что встречалось нам уже не раз и к чему невольно стали привыкать. Куда ни глянь — всюду люди, спотыкающиеся о замасленные шпалы, прыгающие на подножки вагонов, торопливо бегущие неведомо куда. Они метались, стремясь уехать во что бы то ни стало. Убежать от того, что неумолимо преследовало нас. Война! Она где-то там, вдали. Здесь только волны, вздыбленные ею, обломки, осколки, людское крошево — разъединенные, потерянные, потерявшиеся… Сколько здесь одиночек, испытывающих свою удачу! Не раз страдальцы эти подходили и к нашему вагону, но силой забраться в него они не могли, а к мольбам мы уже успели привыкнуть. Штурмовали нас группами.

Вот и теперь человек пятнадцать гурьбой двигались вдоль состава, останавливались у каждого вагона, заглядывали туда, иногда долго стояли, переругиваясь с пассажирами. Наконец они приблизились к нам. Во главе шли двое мужчин. Судя по одежде, они занимали какое-то высокое служебное положение. Рядом с ними бочком, полуобернувшись, семенил некто в красной фуражке. У большинства в руках были чемоданы, узлы, за спинами мешки и котомки. Добрую половину этой толпы составляли женщины. Кое-кто напялил на себя зимние пальто и парился, обливаясь потом.

Мы засмотрелись на них, всем было любопытно, никто не думал, что нам они могут чем-то грозить. Первой почуяла опасность Елизавета Сергеевна.