Свет тьмы. Свидетель

А сами Лесочки — веселенькие. Солнце в них проникает со всех сторон, и ветер по ним гуляет, как хочет. Кроны высоких сосен всегда беспокойны, вороньи и беличьи гнезда на них постоянно раскачиваются. Поросшие травой дорожки переплетаются и исчезают на вырубках и в порослях молодняка. Местами поблескивают глубокие, никогда не высыхающие лужи. Их теплая вода дает приют лягушкам-бродягам, отправившимся в путешествие по свету, правда, по большей части всего лишь из Калиште в Стельный и обратно. В Лесочках чередуются пересохшие прогалины с мочажинами, чавкающими при каждом шаге под сухим на вид слоем хвои.

Бывают дни, когда Лесочки, плодовитые и щедрые, звенят людскими голосами с рассвета до сумерек, здесь встретишь грибников и женщин, собирающих землянику или бруснику, но бывают дни, когда все о них словно забывают, когда, тихие и брошенные всеми, они стоят в объятиях солнца, и только порой, как судорога любви, по ним пробегает ветерок.

Сегодняшний день именно такой. После двух сухих недель грибы пропали, черника сошла, а брусника еще не поспела. Ходить в лес просто из любви к природе — на такое в будни едва ли кто соберется.

Бургомистр насвистывает, входя с шоссе в первый из Лесков, но через несколько шагов замолкает, почувствовав неуместность этого занятия и не обладая мальчишеской строптивостью и чувством противоречия. Он замедлил шаг и пошел тише по травянистой дорожке, более мягкой и податливой, чем ковры, которыми он приказал покрыть коридоры и лестницы в своем доме. Если он хотел отвлечься от своих мыслей и избавиться от их тяжести или перевести их из привычного русла, это ему удалось в полную меру уже по дороге сюда. Лесочки способны завершить и увенчать эту перемену, если бургомистр сумеет миновать их окраины, подступающие к Калиште и Стельному, где и в самые ясные дни все дышит ужасом и безутешной тоской.

Бургомистр это понимает и поэтому направляется по тропинке в молодняк к вырубке, где невыкорчеванные пни были предоставлены времени и непогоде, где всегда колышущиеся фиолетовые и золотые метелки луговика скрывают от глаз крохотные сосенки, которые когда-нибудь станут лесом. Ветерок, просеянный сквозь хвою, непрестанно тянет слева и ласкает ему щеку и затылок — он прохладный, но в нем еще есть достаточно тепла, чтобы напоминать прикосновение здоровой, спокойной ладони. Бургомистр невольно останавливается и поворачивается к нему лицом. Давно он не ощущал такой радости от своего здоровья и силы, такого — ему боязно в этом признаться — удовлетворения тем, что он просто-напросто существует и ничего больше ему не надо. Лучше не вспоминать, — как давно, потому что это могло бы разбить очарование. В конце концов жизнь все-таки имеет какой-то смысл, если можно просто так, — ни с того, ни с сего, — ощутить такую нечаянную радость от нее самой.

Рудольф Нольч расправил плечи, расстегнул пиджак и выпятил грудь, прикрытую только тонким шелком рубашки, развел и согнул в локтях руки, так что мускулы туго наполнили рукава. Видимо, есть еще для него какая-то надежда, только лучше не спрашивать, где и какая, а тихо и не проявляя нетерпения ждать. И будет лучше, если он сейчас не крикнет и не заорет, хотя он тут один и ему этого очень хочется. Он будет вести себя осмотрительно и незаметно, насколько это возможно, чтобы не спугнуть удивительную птицу, что слетела к нему сегодня. Может, она к нему привыкнет и будет прилетать чаще. А может, и сам бургомистр привыкнет к ней и многое увидит в ином свете, нежели до сих пор, от многого избавится, и, может быть, ему удастся проникнуть в мир Кати.

Над вырубкой звучит счастливый хорал насекомых, лето еще живо, и цветет вереск. Эта песня, слившаяся воедино, кажется, звучит в тебе самом, словно в тебе вибрирует туго натянутая струна, дрожащая от тысяч непрестанных ударов. Склони голову набок и прислушайся к ней. Это струна твоей собственной радости. Бургомистр прислушивается, потом удивленно поднимает голову и оглядывается вокруг. Что-то примешивается, какой-то диссонанс, так не вяжущийся с сегодняшним днем. Рудольф Нольч усмехается. Слишком ты занесся, дружище, но, как видишь, вернее, как слышишь, это уже не для тебя. Короче, тут кто-то храпит.