Свет тьмы. Свидетель

— Не правда ли? Может быть, я не прав, но чувствую, что на вас это произвело впечатление. Вы понятия не имеете, какого мне стоило труда отличать одно чувство от другого. Я знал их не по опыту, а, скорее, как читатель, который черпает знания о чужих краях из путевых заметок, либо как турист, который восхищается соборами, горными хребтами чужих стран или закатом солнца над морем, но не имеет ключей к тайнам их красоты. Однако я все больше и больше мечтал испытывать чувства хотя бы чужие, если не свои.

Пани Катержину вдруг охватывает головокружение, словно она заглянула в бездонную пропасть, бросила в нее камень и напрасно ожидает стука падения. Она достает платочек, смоченный одеколоном, проводит по губам и глубоко вдыхает воздух, насыщенный ароматом цветов из садика перед домом.

— Не хотите ли вы сказать, что вообще не знали никаких чувств?

Эмануэль Квис радостно задвигался на месте и, наклоняясь, оживленно закивал.

— Совершенно верно, Я не знал ни любви, ни ненависти, сочувствия или отвращения, жестокости или нежности. Сначала они привлекали мое любопытство, как других занимают жучки или цветы. Я выискивал их и изучал, словно считал лапки, лепестки, тычинки. Но я увлекся ими, мне их недостает, потому что невозможно познать их, не испытав их власти.

— Давно ли вам их недостает?

— Пожалуй, особенно сильно я ощутил их отсутствие лишь после смерти матушки. До этого я удовлетворял свои желания и любопытство лишь от случая к случаю. Но вернемся к моей матери. Она связывает нас с тем местом, где мы сейчас находимся. Я говорил вам, что она проявляла кипучую деятельность лишь в страхе, что я оставлю ее одну. В те годы я познакомился с женщиной, которая единственная вызывала у меня большее любопытство, чем остальные. Это была моя двоюродная сестра Либуше, та, которой принадлежал этот домик. Она вбила себе в голову, что выйдет за меня замуж, и мы, вероятно, явили бы собой парочку, подобную моим родителям. Но Либуше не сумела противопоставить свою волю воле моей матери, а я ей в этом никак не помогал. Видимо, меня больше занимало само их соперничество, и я ждал, когда же оно достигнет наибольшего накала, нежели его разрешения. В конце концов Либуше рассудила ждать, пока моя мать умрет. Но она не была достаточно последовательна в этом своем решении и за год до смерти матери перебралась сюда. Полагаю, до последнего своего часа она верила, что я приеду за ней, и посылала мне одно-два письма в год. Но за это время я сделал иные выводы и понял, что мы вдвоем не достигнем ничего иного, нежели повторения уже известной вам судьбы моих родителей. Кроме того, я должен был воплотить свои мечты познавать жизнь, а рядом с Либуше мне пришлось бы отказаться от них. В конце концов я все же приехал, слишком поздно для нее, но вовремя для себя. И вот теперь, сидя в ее кресле, я чувствую, что мы соединились с ней более крепкими узами, чем могли бы мечтать, будь она жива. Ее судьба соединяется с моей, и я могу сделать значительно больше для нашей судьбы, чем была в состоянии сделать она.

— Кажется, я начинаю понимать, отчего она всегда была так печальна, замкнута, словно постоянно кого-то ждала, — проговорила пани Катержина, и перед ее глазами возник образ женщины, бредущей по бытеньским улицам, которую всегда отделял от всех невидимый, но непреодолимый забор ее палисадника.

— Она ждала не меня, — отвечает Квис, — она ждала жизни, которую я не мог ей дать.

— Не понимаю этого. Люди не доверяли ей и суеверно считали, что она приносит несчастье. Она же любила детей, звала их к себе, угощала. Она не могла быть плохой.

— Она была ни плохая, ни хорошая. Она искала дорогу к людям и потому стала им подозрительна.

— Ну, а вы?

Квис опять разволновался, он ерзает в своем тесном кресле и наклоняется через столик к пани Катержине.

— Это уже совсем другое. Я узнал цену любопытства на самом себе и научился возбуждать его в других. Люди сближаются со мной, чтоб выведать подноготную, и тут обнаруживают, что видят лишь самих себя, словно я есть их отражение.

В тоне Квиса слышатся хвастливые нотки, пани Катержине они неприятны, но вместе с тем они принижают, умаляют значение его слов, и потому не так ужасают ее.

— За те годы я изучил целую гамму чувств и даже стал привередлив, я преуспел больше, чем рассчитывал.

— Некое ясновидение или чтение мыслей?

Тут Квис раздраженно вскакивает со своего места, семенит через всю комнатку к дивану у противоположной стены, затем возвращается к окну. Он склоняется к пани Катержине и глядит на нее, словно хочет испепелить вдруг загоревшимся взглядом.

— Неужели вы не поняли? Я не ярмарочная гадалка. Я так же мало знаю о том, что вы сейчас думаете, как этот термос или столик. Ваши мысли ускользают от меня, но я знаю — любопытство в вас сейчас смешалось с отвращением ко мне, я в состоянии переживать и чувствовать вместе с вами. Вы не понимаете неестественности моего положения? Я отвратителен сам себе, но лишь благодаря вашим ощущениям. Вы помните, я рассказывал вам о человеке в тот день, когда вы подобрали меня на Худейёвицком шоссе?