Свет тьмы. Свидетель

Лишь несколько женщин общаются с ним, на них он производит впечатление человека, с трудом сбрасывающего усталость и безразличие.

Он, видимо, действительно утомлен, но уж, во всяком случае, не безразличен и не равнодушен. Лучше предположить, что он ведет себя как человек, достигший границы, за которой находится страна, не нанесенная ни на одну карту, и прикидывает, хватит ли у него отваги перейти эту границу. Он не так одинок, как нам могло показаться. Он объединяет в себе всех тех, в глубокие тайны души которых ему удалось заглянуть и сдвинуть с места колесико, которому предстояло навсегда оставаться неподвижным. Удивительная тайная жизнь никогда не вспыхнула бы, если бы не вмешался он. Он привел ее в движенье и ныне может жить ею. Не мелкими, робкими чувствами, а страстями. Он может стать судьей Дастыхом, который уже осознал, что под жаждой справедливости кроется желание уничтожить сводного брата и вернуть родовое поместье. Он еще не предпринял ничего, чтобы подтолкнуть брата, но верит, что все пойдет само собой, а впрочем, кто знает, что он предпримет завтра, ведь человека всегда ведет вера и он согласен помочь ей там, где она сама не может пробить себе дорогу. Он может стать братом судьи Пепеком, в ком долго сдерживаемая наследственная страсть к картам прорвала последние плотины, и теперь его несет в безбрежное море безумия, где все карты будут выигрывать, а судья Дастых покорится ему и признает рачительным хозяином, благоразумным и рассудительным. Он мог бы стать и бургомистром Нольчем, но этот вариант уже пройден, и ему не хотелось бы его повторить. Поэтому он остановился и колеблется. Ибо чувствует, что, если ему однажды открылся этот путь, он может стать каждым, кем пожелает, но только не человеком, который сам о чем-то мечтает, чего-то хочет, что-то ненавидит или любит.

Пани Нольчова, обеспокоенная состоянием Квиса, навещала его в эти дни. Она чувствовала себя ответственной за него с того самого дня, когда привезла домой и выслушала его удивительную историю. Этот человек привлекал ее и прежде, но она не могла себе объяснить почему. Это могло быть и врожденным любопытством, ведь вся Бытень не преминула заглянуть под пикейный жилет Эмануэля Квиса, однако пани Катержина решила найти ответ на свой вопрос у него самого.

Она приходила около четырех часов пополудни в сопровождении Марины Тлахачовой, которая несла плетеную корзинку с закуской, и, подав, а несколько позже убрав за ними посуду, наслаждалась отдыхом в саду, ожидая, когда госпожа соизволит отправиться домой. Но бо́льшую часть времени Марина, естественно, ломала голову над вопросом, чем может привлекать такую даму этот в общем-то паршивый старикашка.

Но дама и старик, оба абсолютно безразличные к тому, что о них думают, сидели за маленьким столиком у окна, на глазах у всех, кому охота поглазеть на них, и вели беседы, которые всякому охота было подслушать.

В обществе пани Нольчовой Квис оживал, он становился галантным и разговорчивым, увлеченный детским желанием понравиться ей и снискать ее восхищение. Ему начинало казаться, что вместе с ней он движется назад, против течения времени, в те далекие годы, которые становятся все ближе его сердцу, не изведавшему собственных чувств. И чем дальше они удалялись от времени, из которого вышли, вокруг становилось все темнее, все громче гудели голоса, поднимаясь под сводами страха, они надрывались от страстей, какие только можно припомнить и прочувствовать и против которых нет заклинанья, которое заглушило бы в них эхо этого страха. Эмануэля Квиса охватывал ужас, — что вдруг в этой сумятице звуков он услышит и узнает свой голос, который освободится из тьмы и помчится сам против себя. Он не может понять, что именно кроется в этой женщине, ибо оно находится в страшном противоречии со всем прочим, что он в ней предполагает, это — будто алебастровая струйка в мутном потоке, она течет, оставаясь такой же чистой. Она соткана из света и прозрачной чистоты, она — сама любовь, мир, сочувствие, светлые мечты: если смотреть вперед, а не туда, откуда приходит прошлое, пред ней простирается мост света; но она колеблется, боится взойти на него, наверное, все из-за скорбных теней, что стоят возле, словно непонятные скульптурные группы по сторонам моста. Квис в смятении, он не знает, как быть. Жизнь в таком обличье не доходит до его понимания.

Кто-то появляется в пани Катержине, приходит из дальней дали и в неоглядные дали направляется, она не одна, целая толпа следует за ней по пятам, ее ведет подобное столбу света сияние, но далеко впереди, за тем мостом, который и манит и отпугивает ее, будто есть кто-то еще, кого невозможно разглядеть.

Все существо Квиса проникается уважением и в то же время страхом, и бессилием, и страстным желанием жить этой жизнью, которой он не может даже понять.