Свет тысячи звёзд

– За что? – шепотом спрашиваю я, и мое дыхание вызывает мурашки на его груди.

В комнате темно. Только ночник бросает круг рассеянного света на кровать. Эштон пожимает плечами.

– За то, что пришла, хотя в твоих глазах я вел себя как козел.

Я играю с его пальцами, лежащими на моем голом бедре, а затем провожу рукой по татуировке. Дерево с сухими ветвями. Мрачное и угрожающее. «Убить пересмешника» – написано черной краской между ними. Рисунок заставляет во мне что-то затрепетать. Акварельные цветные кляксы по краям татуировки еще больше усиливают ощущение. Я провожу по ним. – Почему ты выключил телефон? – он ведь сказал, это связано с его мамой.

– Ты не писала мне, – он медлит. – Я подумал, что не получу объяснений. – Как в прошлый раз. Эштон не произносит этого, но мне ясно, что именно это он оставляет невысказанным. – Мама позвонила мне. И это не здорово, смею заметить.

Я не уверена, что мы уже зашли так далеко, что я могу продолжить столь болезненную тему. С другой стороны, у нас только что был безумный секс. И я не просто хочу, чтобы мы повторили его, а хочу узнать Эштона. Знать о нем все. Включая его отношения с семьей. Неважно, как сильно это тревожит его. Я понимаю, что тогда мне придется сравнять счет. Но я готова, даже если это, возможно, означает потерю легкости.

– Ты отключил его, потому что не хотел, чтобы она еще раз позвонила?

– В общем-то да, – признается Эштон, рисуя большим пальцем хаотичные линии на моей спине.

– Что между вами произошло? – я целую его в шею, и, когда он сразу же не отвечает, тихо добавляю: – Ты не обязан рассказывать мне, если не хочешь.

– Все хорошо, – мгновенно произносит он. Однако я понимаю, что между Эштоном и его родителями пролегла огромная пропасть непонимания. – Моя сестра довольно долго болела. Когда это началось, мне было восемь лет. Сначала мы думали, что это грипп. У нее больше не было сил. Она быстро утомлялась. Хотя Эмма была настоящим ураганом, что крайне раздражало меня.

Я слышу улыбку, которая играет на его губах при этих воспоминаниях.

– И потом она вдруг полностью лишилась энергии. Больше не злила меня, и, черт возьми, я бы так хотел, чтобы она это сделала. Чтобы раздражала меня до тех пор, пока я бы не выгнал ее из своей комнаты, чтобы она успокоилась.

Я обвиваю руку Эштона и переплетаю наши пальцы.

– Это был не грипп? – тихо спрашиваю я, и ответ уже сейчас сжимает мое горло.

Он качает головой.

– ОЛЛ. Острый лимфобластный лейкоз.

Я поворачиваюсь в объятиях Эштона, чтобы посмотреть на него, и целую. Это не заберет его боль, но это все, что я могу сделать.

– Она боролась. Почти десять лет. Это была грязная, нечестная борьба. Тяжелая. А мы за это время как-то потеряли друг друга. Это нормально, потому что речь шла об Эмме. Она была важна. Ни мама, ни папа. Ни я.

Не могу поверить, что он действительно видит это так. Его родители, несмотря на все заботы, никогда не должны были забывать, что у них есть еще один ребенок. Здоровый. Я точно знаю, сколько сил это требует. Маме это удается то хуже, то лучше, но она никогда не списывала меня со счетов. Я никогда не становилась для нее невидимкой.

– Я вовсе не хочу сказать, что это всегда было легко, но я любил Эмму. Я все понимал. И иногда было очень здорово, что я в принципе мог делать то, что хотел.

Я просто жду, что он скажет дальше.

– Потом Эмма умерла, но ничего не изменилось. Я дал им время. Много времени. В какой-то момент я не выдержал и уехал в Лос-Анджелес. Я хотел исполнить мечту. И думаю, хотел подать пример. Возможно, надеялся, что, когда я уйду, они очнутся.

– Но этого не произошло? – тихо спрашиваю я.

Он качает головой.

– На праздники я еще приезжал к ним, но это было трудно. Они не отпускают Эмму. И я не мог перестать задаваться вопросом, почему я так легко сдался. На прошлое Рождество я не выдержал: высказал им все, что накопилось за эти годы. И этого оказалось слишком много. Я не горжусь этим, но все равно было приятно наконец избавиться от этих мыслей и смириться с последствиями. Ожидаемый конец.

– С тех пор ты их больше не видел?

– Нет, и я как правило не подхожу к телефону. Если, конечно, определенная личность не заставляет меня напрасно ждать, из-за чего я теряю контроль над своими чувствами, – он морщится и убирает прядь волос мне за ухо.

– Я рассказываю тебе об этом не потому, что мне нужна трагическая история, чтобы уломать тебя. Для этого достаточно моих умопомрачительных качеств любовника, – Эштон подмигивает и целует меня, а затем откидывается назад и смотрит в потолок. – Но я хотел бы, чтобы ты поняла, почему я был так зол. Я действительно могу стать дивой, когда дело доходит до того, чтобы играть второстепенную роль.

Я должна рассказать ему о Бене. Об обязательствах, от которых я не могу освободиться и которые автоматически понижают его до второго места, но страх сжимает мне горло. Что, если в этом случае он проведет черту так же последовательно, как и в случае с семьей?

– Харпер?

Я вздрагиваю, когда он нежно гладит по морщинке у меня на лбу.