Свет утренней звезды

Мне так хорошо, что я, не задумываясь и не сожалея, позволяю ему трогать себя там, где меня не касался ни один мужчина. Я кричу от этих бесстыдных ласк — они сладкая мука, они невозможное наслаждение, они изощренная нежная пытка. Я разрешаю ему так много…Я разрешаю так много себе… Я просто переступаю черту, отпуская свой стыд, раскрываясь ему, позволяя заполнить собой. Боль, которую он мне причиняет, такая правильная, такая возбуждающе-дикая. Он замирает, позволяя привыкнуть к себе. Боль и наслаждение смешиваются в гремучую смесь, рвущую мое тело на части, и я двигаюсь, требуя продолжения. Не хочу чтобы останавливался…Не сейчас. Мне мало. Хочу еще. Хочу тереться о его кожу, чтобы чувствовать грудью его грудь. Глажу его руками. Гибкого, упругого, мощного. Выгибаюсь навстречу его яростным толчкам. Сладко. Горячо. Невыносимо хорошо. Воздух плавится, вбирая в себя жар наших взмыленных, извивающихся тел. Время замирает, а потом разлетается на осколки, разбитое нашими беснующимися стонами. Пустота в голове, невесомость в теле, и только голос нежно целующего меня мужчины, как путеводная нить, возникает из вязкого дурмана:

— Ма Эя. Ма солле. Эрэс ма аккантэ…

****

Что со мной!? Почему ее слова ранят больнее стрел? А эта ненависть во взгляде режет меня без ножа. Она мучает меня. Издевается надо мной. Я не могу найти защиты от яда ее мерзких слов. Остатки разума твердят «не делай этого, ты пожалеешь», но болеющее ей тело не слышит его увещеваний. Я голоден, зол, безрассуден. Я трепыхаюсь в кромсающей мою душу агонии, и лишь она может предотвратить мои невыносимые страдания, только ее прикосновения способны загасить терзающую меня изнутри боль. Я набрасываюсь на нее, рву одежду, впиваясь губами в восхитительную грудь. Я пьян без вина. Я ошалел от вкуса ее губ, от ощущения ее бархатистой кожи под моими руками, подо мной. Она бьет меня и царапается, а я захожусь в экстазе. Ее прикосновения — мое спасение, ее удары — мое счастье, ее крики — моя музыка. Она мой страшный сон, мой жуткий кошмар, мое наваждение.

— Подожди, — голос такой тихий, хрустальный, переливчатый, он оплетает мое израненное сердце серебряной нитью. Я брежу, я сошел с ума. Кто эта женщина, оседлавшая меня как жеребца? Чьи руки скользят по моему горящему огнем телу? Моя златокудрая тэйра заставляет меня стонать от удовольствия, а я умоляю ее продлить эту пытку.

— Еще….пожалуйста. Вот так.

Она сама целует меня. Сама?! И я падаю в это безрассудство, как в пропасть… Я выдыхаю ее запах, и мой мир взрывается сотнями красок и цветов. Я живу… Я чувствую… Я хочу ее до безумия. Хочу так, что меня трясет от желания. Она выкручивает мне кости, вытягивает мышцы, рвет аорту. Я слышу, как кровь бьющимся пульсом скользит по атласу ее тонких вен. Нежное дыхание жжет мне губы. Хочу трогать ее…везде… Хочу укусить ее, сделать ей больно, потом лизнуть, зацеловать, вымолить прощения. Я зверь…Сумасшедший, дикий зверь, потому что вхожу в ее тугую, узкую плоть, ощущая девственную преграду, и захлебываюсь в экстазе нахлынувшей на меня эйфории.

Моя… Она моя…Только моя. Отныне и навеки моя…

Запах ее крови смешивается с эфиром моего желания, и я рычу, не понимая, что со мной происходит. Я теряю контроль. Она врастает в меня ветвями своих тонких рук. Оплетает корнями гладких бедер. Умираю в узкой, горячей и пульсирующей влажности ее тела. Она горит на моей коже рабским клеймом. Я — раб: я готов на все ради одного его взгляда. Теплая и хрупкая, она стонет и мечется подо мной. Невозможно нежная, невыносимо желанная, пьяно-сладкая. Моя. И я двигаюсь ей навстречу быстрее, сильнее, хрипя от недостатка воздуха, повинуясь только безумству, поймавшему меня в свои сети. Целую ее нежные веки, слизывая соль ее слез. Пью ее губы. Растворяюсь в ней. Магия в каждом ее движении и взгляде, магия в ее теле, магия в ее крови. Она приковала меня к себе стальными цепями, посадила на веревку как бродячего пса, поймала в капкан своих синих глаз. Она — мое спасение и моя погибель, моя болезнь, мое проклятие, мой свет и моя тьма, моя эррагарда…

****

Раскаяние пришло так поздно и так некстати. В какой-то момент поняла, что лежу в объятьях врага совершенно голая и счастливая. Боги, что я наделала?! Желание встать и убежать было отчаянно-детским, и никак не вязалось с тем, что этой ночью я стала женщиной. Я вскочила так резко, что Ярл даже не успел понять, что произошло: приподнялся и недоуменно смотрел, как я дергаю из-под него простынь, пытаясь завернуться в нее. А потом увидела пятно крови на постели, и ужаснулась. Образы наших сплетающихся в экстазе тел немым укором встали у меня пред глазами.

Проклятая простынь, придавленная тяжелым, неподъемным Харром, никак не хотела поддаваться, и я расплакалась. Он подхватил меня мгновенно, как пушинку, вжал в свою необъятную грудь и стал осыпать поцелуями. Он шептал что-то непонятное на своем странном языке, что-то очень нежное и ласковое, судя по интонации его голоса. И чем больше он говорил, тем сильнее я плакала.