Свет в джунглях

  Снова Европа. Снова встреча с родиной. Но какое-то смутное чувство потерянности в этом шумном мире сверкающих реклам и шуршащих шинами автомобилей не оставляло Швейцера. Ему вспоминалась послевоенная Франция, скромная и строгая. Тогда, пожалуй, она была ему ближе.

Доктор приехал в Гюнсбах. Он спешил к дому, который в течение стольких лет был для него желанным родительским кровом; спешил повидаться с отцом, но не застал Луи Швейцера в живых. Несколько месяцев тому назад старый пастор скончался. Последнего письма от сына, посланного Альбертом незадолго до отъезда, Луи Швейцер не дождался.

В знакомую с детских лет гостиную доктора пригласила разговорчивая толстушка. Она предложила доктору стул и, возвращаясь к прерванному разговору, сообщила:

— Да, пастор Швейцер умер. О! Он гордился своим сыном Альбертом! Дa, теперь в его доме поселился новый пастор Гюнсбаха. Он сейчас в церкви, но скоро придет и радбудет с вами познакомиться.

А вот и он.

— Новый пастор Гюнсбаха...

— Альберт Швейцер...

— Много наслышан о вас! Надеюсь, вы останетесь у нас обедать?

— Спасибо! Но я не могу. Я спешу.

Швейцер покинул родительский дом. Теперь уже навсегда. Уходил он со странным ощущением обиды и недоумения. Ему казалось нелепым, что отныне он не имел в Гюнсбахе родного дома.

Доктор бродил по окрестностям городка, раздумывая все об одном и том же:

«Конечно, у меня есть свой дом в Кёнигсфельде. Там ждут меня жена и дочь. Но разве может возникнуть у меня такая же глубокая, внутренняя связь с этим местечком в Шварцвальде, какая существовала и, несмотря ни на что, существует с маленьким поселком в счастливой долине, где я делал свои первые шаги?»

Вечером он уехал в Кёнигсфельд. И в поезде его с особой силой охватило чувство бесприютности и обездоленности, щемящее душу чувство потерянной родины... Пассажиры с любопытством поглядывали на пожилого человека с почти черным лицом и огрубелыми руками, который до самого Кёнигсфельда не сомкнул глаз.

И вот доктор дома. Ренату он помнил пятилетней малышкой. Теперь ей шел уже девятый год. Она почти забыла отца, и его темное лицо и большие руки на первых порах пугали ее. Даже Елене показалось, что между отъездом мужа и его возвращением прошло почти полжизни. Понадобилось какое-то время, чтобы восстановить между супругами тесную сердечную связь.

***

За эти почти четыре года, проведенные в Африке, Швейцер мало работал как музыкант и писатель. Победил в нем в этот период человек дела. И в Европу он вернулся уже как строитель и врач, как африканский абориген. С гневом и возмущением писал доктор о несправедливом отношении белых колонизаторов к африканцам. Он требовал, чтобы в Африке была разрешена деятельность национальных партий и объединений, чтобы земля принадлежала тем, кто ее обрабатывает, — африканцам...

Доктор глубоко изучил за эти четыре года новую африканскую действительность и обо всем, что волновало его и друзей-африканцев, написал в статье, опубликованной в 1928 году в английском журнале «Современное обозрение».

Но одна статья... Не маловато ли этого?..

Поэтому для Швейцера было неожиданным узнать, что его угнетенное тысячью практических забот «я», его имя, стоявшее на обложках когда-то написанных им книг, стало вдруг широко известным в Европе. Елена рассказывала мужу о том, что его книги переводятся и читаются повсюду; о том, что к ней, заслышав о приезде доктора, зачастили издатели: они ждут новых книг; они надеются, что доктор привез рукописи этих книг.

Альберт недоверчиво качал головой и шутливо вопрошал:

— Не вхожу ли я в моду, как фокстрот?

Вскоре, однако, он убедился, что жена не преувеличивала. Ему не дали отдохнуть и трех дней: посыпались бесчисленные заявки на лекции и концерты. Доктор едва успевал с доклада на доклад и с одного органного концерта на другой. Работа помогала ему забыться, давала ощущение того, что он не чужой здесь, в Европе, что он нужен людям.

Обычно после очередного доклада или концерта соответствующие городские или университетские власти, правления музыкальных и иных обществ торжественно вручали Швейцеру диплом, почетный или памятный знак. Через несколько месяцев у доктора накопилось столько всякого рода отличий, что друзья, смеясь, спрашивали у него: не обогнал ли он по количеству наград знаменитого Нурми?[7]

— Нет! — отвечал доктор. — Нурми всегда приходит первым.

И люди восхищались тем, что даже при такой чрезмерной нагрузке доктор Швейцер не терял доброго расположения духа, оставался веселым и готов был и пошутить.

В это время Швейцер впервые лично познакомился сосвоим великим тезкой Альбертом Эйнштейном. Заочно они были знакомы уже давно через посредство Ромена Роллана. Эйнштейн был восхищен виртуозным мастерством Швейцера-органиста, а Швейцер с радостью узнал, что у них много общего во взглядах на мир, на будущее человеческой культуры. С тех пор их связала сердечная дружба, которая подудерживалась и путем переписки и, к сожалению, нечастыми встречами.

Впоследствии Швейцер отметил как-то: