Свет в конце аллеи

— Ну, ну, ничего, в другой раз, зато теперь все же полегчает, правда, дружок? — а потом, поспешно и ловко приведя себя в порядок, прибавила: — Вот и лады, теперь мне надо бежать, миленький, а вы уж тогда девчушкам педовским прочитайте почувствительней эту вашу экскурсию, им как раз по специальности…

Услышав, что Саша мычит, будто от боли, она обернулась от двери и увидела с удивлением, что он все трясет и мотает головой, а взгляд у него все тот же странный, который она приняла — ну а что ж там еще могло быть другого? — на вот тебе…

— Нет, нет и нет! И слышать больше не могу про все это! — кричал он, всегда такой тихий, и милый, и скромный, а теперь неприятный такой, будто и правда не совсем в себе, может, верно про него замзам говорил ей антр ну, она, конечно, не верила, мало что друг на друга мужики наговаривают, она же видит, что Орлов с нею не прочь, всякий не прочь, а с этими у нее еще от института всегда, с еврейскими мужчинами — беспроигрышный номер.

— А чего бы вам все же и не прочесть? — сказала она обиженно. — Я для вас все-таки всегда, и вот сейчас тоже… И перед замзамом за вас всегда заступалась, а так даже это обидно, заманивали сюда, а теперь вот, это знаете как называется, это нехорошо…

— Нехорошо, — сказал Саша. Ой как нехорошо! Все плохо. Нет, я не о вас, простите, вообще плохо, а это вот… — он брезгливо выговорил, — экскурсию… Это я просто физически не могу, и не просите даже.

— Сразу надо было сказать…

— А я и сказал. Вы меня, наверно, не так поняли… — Саша запнулся. Он понял, что не надо было этого говорить после всего, но было уже поздно, она нервно теребила замок.

— Я вашего брата со всеми его штучками всегда правильно понимаю… Что же, тогда на себя пеняйте. Не большой труд, казалось бы, вы и так не можете на загрузку жаловаться. А если так, то местный комитет…

Она хлопнула дверью, и он подумал, что вот, он ни за что ни про что обидел женщину и она не простит ему. Но, подумав так, он тут же забыл о ней, потому что проблемы, которые поставило перед ним новое направление его творчества, не оставляли ему времени на всякие мелкие, побочные мысли и побочные действия. Впоследствии, кидая на досуге ретроспективный взгляд на этот период своей жизни, он часто думал, что был тогда, конечно, не прав, и странно даже, что он не был за свое поведение наказан с большей строгостью, однако тогда, в этой круглосуточной лихорадке уяснения главных вопросов жизни, Саша просто не мог думать о мелких причинах и следствиях, не мог жить и поступать иначе.

В самолете Людка могла наконец отдохнуть от всех и от всего, могла отдаться своим мыслям и впечатлениям. Перед отъездом, в Бухаре, у нее буквально минуты свободной не было в этот суматошный последний день. Во-первых, утром у нее был инцидент, и она боялась, что опять влипла в историю, как было в Ташкенте с этой туалетной бумагой, но Рустамчик, золотой парнишка, ее выручил из беды, потому что он тоже был, как и она, возмущен этим французским критиканством — сначала постройте у себя тоже социализм, догоните нас, а потом критикуйте! Они проезжали утром длинный двухэтажный барак на окраине, и там была какая-то дикая толпа: все жались к дверям, галдели, и не в первый раз наверно, потому что все стекла в дверях были разбиты и кое-где уже заделаны фанерой, а штукатурка вокруг на стенах ободрана. Марсель, который немножко говорил по-русски, спросил у Рустама, что это, и Рустам объяснил, что это больница, но не самая новая, еще даже новей есть. Марсель перевел и добавил от себя про бесплатное здравоохранение при социализме, на что Жильбер тут же съязвил, что места в больнице, видно, приходится брать с бою, и Людка подумала, что, наверно, так оно и есть, хотя ей казалось, что это по-другому делается — для этого существуют всякие подарки и всякие обходные пути, хотя, впрочем, все возможно, потому что она еще студенткой вот так же один раз штурмовала у себя в роддоме очередь на аборт. Она спросила еще для верности у Рустама, но он сказал возмущенно, что вовсе это не очередь (потом, дома, он Людке сказал, что очередь, конечно, тоже бывает), а это родственники приходят навещать больных, и у них в Средней Азии считается даже неудобно не навестить хоть один раз в больнице больного родственника, даже если это всего-навсего троюродный дядя и даже если больница за сто километров от твоего кишлака, — все равно все едут, а так как у всех родня очень большая и едут люди издалека, то в приемные часы они подгадать не могут, так что весь день штурмуют дверь, пытаясь выманить санитара, чтоб его подмазать и хотя бы одну минуту повидать своего троюродного дядю, передать гостинцы. Рустам даже остановил машину, чтобы они все могли убедиться, что люди пришли с подарками.

— Вот! — сказала Людка торжествующе. — А вы часто ездите в больницу навестить своего дядю?