Свет за окном

– Французский аристократ, история семьи уходит в глубь веков, фамильное древо полно имен храбрецов, готовых отдать жизнь за родину, – рассуждал Фальк, глядя Конни прямо в глаза. – Фамильное представление о чести и все в таком духе. И тем не менее Эдуард проявил готовность встать под знамена Германии и ее растущей новой империи. Я, знаете ли, частенько думаю, возможно ли, чтобы представитель такого славного рода пошел на это?

– Насколько я понимаю, дело в том, что его представление о будущем совпадает с вашим. Он видит так же, как вы. Он признает, что старая добрая Франция в нынешнем своем состоянии нежизнеспособна, и находит выход в идеалах, предложенных фюрером.

– В самом деле, надо признать, что правое крыло нашего движения весьма благожелательно настроено к таким влиятельным людям, как он. Однако, – Фальк сделал вдох, – имеются и такие, кто не раз выражал сомнение в том, что поддержка, которую он оказывает нашему делу, в полной мере чистосердечна. Его имя связывали с некоей подпольной организацией интеллектуалов, а в последнее время – даже с Сопротивлением. Что касается меня, то я, разумеется, отбрасываю эти подозрения как досужие сплетни.

– И вы полностью правы, Фальк. Сейчас все в Париже под подозрением… Наверное, даже я, – и она с трудом улыбнулась.

– Нет, фройляйн. Уверяю вас, в вашем деле – никаких вопросительных знаков. А Эдуард – он дома сегодня? Когда мы отужинаем, давайте поедем к вам, и я переговорю с ним, предупрежу, что его имя упоминалось в связи с деятельностью Сопротивления. В конце концов, это мой долг дружбы. Эдуард столько раз проявлял гостеприимство по отношению к нам с братом!

– Разумеется, Эдуард дома! Но ведь час уже поздний, он будет в постели. А потом, – Конни собралась с духом, коснулась пальцем рукава фон Вендорфа, – разве мы сегодня не отдыхаем? – И, склонив набок головку, кокетливо ему улыбнулась.

Его взгляд прояснился, он хлопнул ладонью по столу.

– Верно! Сегодня – отдых! Пойдемте потанцуем.

Двигаясь в такт музыке, Конни прижалась к нему и отзывалась на ласки так, словно о них мечтала. Он целовал ее, змеиным языком размыкая ей губы, и чувствовалось, что возбуждение его растет.

– Пойдемте куда-нибудь, где мы будем одни, – прошептала Конни с единственной целью – отбить у него желание навестить сейчас Эдуарда. – И сейчас же!

Фон Вендорф вызвал автомобиль. Гаркнул адрес шоферу и, не теряя времени даром, принялся грубо лапать ее. Машина остановилась перед многоквартирным домом, занимающим целый квартал в нескольких минутах ходьбы от штаба гестапо на авеню Фош. Фальк отпустил шофера, лифтом они поднялись на третий этаж и едва вошли в квартиру, как он потащил ее в темную спальню.

– Mein Gott! Я ждал этого с той самой минуты, как увидел тебя! – выдохнул он и принялся срывать с нее платье. Скинув с себя китель и расстегнув брюки, он бросил ее на кровать. Конни стиснула веки, чтобы не заплакать, когда он, больно тиская грудь, с силой в нее проник. Подняла бедра навстречу, имитируя удовольствие, чтобы этот кошмар поскорее закончился.

Однако кошмар только начинался. Он оскорблял ее по-немецки, смрадно дыша в лицо. Было невыносимо противно и очень больно. Когда стало казаться, что дольше терпеть невозможно, что она вот-вот потеряет сознание, – Фальк издал низкий рык и, мокрый, рухнул, придавив ее телом. А отдышавшись, поднялся на локте, посмотрел на нее сверху вниз:

– Для французской аристократки ты трахаешься, как проститутка! – перевалился на постель и закрыл глаза.

Обманутая иллюзией безопасности, Конни возблагодарила судьбу, что все прошло сравнительно быстро. Однако минут десять спустя немец очнулся. Повернул к ней голову, ухмыльнулся и принялся себя гладить. Потом, схватив за плечи, подтащил ее к краю кровати и грубо скинул на пол, а сам, перекинув ноги, уселся так, чтобы поместить ее между ног.

– Герр Фальк! Послушайте! Я… – и больше говорить не могла, потому что, зажав ей нос, он вынудил ее открыть рот.

– Вы, французская голубая кровь, вы думаете, что вы выше нас, – в такт толчкам тела говорил он, больно стискивая в ладонях ее голову, чтобы она не могла отвернуться, – ничего подобного! Вы, женщины, все одинаковы: шлюхи и проститутки!

И пока длилась эта страшная ночь, он насиловал ее раз за разом и, не умолкая, грязно ругал женщин. Конни плакала, умоляла, но он был глух. Когда он положил ее на живот и вошел в отверстие, природой для этих целей не предназначенное, силы ее иссякли, и Конни потеряла сознание.

Очнулась она, когда в комнату сочился бледный рассвет. Фалька рядом не было. Вся в слезах, окровавленная и избитая, шатаясь, она поплелась в ванную. Кое-как вымылась, собрала разбросанную одежду, оделась и взглянула на часы. Было начало седьмого. Каждый шаг давался с трудом. Еле шевеля ногами, она открыла дверь и оказалась в гостиной. На каминной доске стояла в серебряной рамке одна фотография. Женщина – приятная на вид, пухленькая – обнимала двух ангельски хорошеньких малышей, оба – копия Фалька в миниатюре.