Свет женщины

Я пропустил еще пару стаканов, разыскивая пропавшую куда-то Лидию, и заметил девочку с огромными глазами, которая важно протягивала мне тарелку с ветчиной. Было душно. Люстра слепила глаза. Скоро в Опере будут давать трилогию Вагнера. Кто-то прекрасно знает Рольфа Либермана. Что-то – настоящий скандал. Байрейтский фестиваль полевел. Кто-то уже не тот, что раньше. Слишком много картинных галерей. Видел бы это Беренсон – в гробу бы перевернулся. Нигде нет нормальных гостиниц. Любая опера оторвет его с руками и ногами. Кто-то всегда это говорил. Девочка с важным взглядом вернулась, неся шоколадный торт, она, оказывается, дочка консьержки-португалки. Соня поцеловала ее в лоб. Никогда еще церкви в России не отказывали стольким страждущим. Он достоин первого приза. Нуриев, Макарова, Барышников. Кто-то был самый великий. Можно ожидать всего. Запомните это имя, я редко ошибаюсь. Я заметил Лидию, которая делала мне какие-то знаки с другого конца комнаты; я попытался пробраться к ней, извиняясь направо и налево, нет больше архитектуры, в Китае всем заправляет жена Мао, «Метрополитен» и «Ла Скала» на грани краха.

– Что, Мишель, вам легче? Вы чувствуете себя… менее одиноким?

Она немного выпила.

– Вы говорили с Соней? Вам, конечно, сообщили, что у меня нет сердца?

– У нее какая-то неизводимая улыбка.

Лидия выглядела изнуренной. Под глазами – чернота. Даже огромная люстра-горилла не могла добраться до этих темных провалов.

– Я так больше не могу. Да, теперь моя очередь. Не знаю, что бы я делала, если бы не встретила вас. У меня нет никакого желания жить.

– Это как раз самый старый способ жить.

– Зря я привела вас сюда.

– Отчего же? Время здесь проходит быстрее.

– Но я обещала, что приду. Соня очень стойкая женщина. Она раз и навсегда решила принимать все так, как есть. Причем с энтузиазмом, потому что, видите ли, это все от Бога. У нее в жизни было столько горя, что теперь ей остается лишь быть счастливой. И потом… «Мы ведь евреи, вы понимаете, это очень, очень давно…» Так давно, что это само по себе уже победа…

Официант протягивал нам блюдо с пирожными. Я взял ром-бабу.

– Может, я и уеду с вами завтра, если вам так хочется. Увидев Алена, вы поймете, почему я к вам пристала…

– Вы пристали ко мне? Вы? – Я даже рассмеялся.

– Да, я. Когда вы толкнули меня там, на улице, и мы посмотрели друг на друга… О, вы все прекрасно понимаете: стоит только отчаяться – и мы уже готовы поверить во что угодно…

– Жизнь борется до последнего.

– Да, а потом я отвернулась, собираясь уйти… проклятое воспитание. Но у вас не оказалось денег, чтобы расплатиться с таксистом, вы растерялись, и вот, пожалуйста, опять миг абсурдной надежды… Вы были какой-то затравленный, обессилевший…

– Словом, вам крупно повезло.

– Неописуемое чувство: помочь другому, когда сам нуждаешься в помощи… Я оставила вам адрес, ушла, а дома бросилась на кровать, разрыдалась… и стала ждать. Он придет, он придет, я хочу, чтобы он пришел. Как семнадцатилетняя. Не стоит полагаться на седину, на зрелость, на опыт, на все, чему мы научились, на те пинки, которыми нас потчевала судьба, на шепот осенней листвы, на то, что делает с нами жизнь, когда действительно постарается. Нет, это остается, оно всегда в нас и продолжает верить. Вы пришли, но меня парализовала… невозможность. Я получила, что называется, хорошее воспитание, то, которое ставит вокруг нас барьеры. Нужен настоящий сдвиг, чтобы проломить их. Я выставила вас вон. К счастью, вы и в самом деле были в безвыходном положении, и вы вернулись… я с вами переспала. – Жалкая улыбка. – О, хуже некуда. Я была зажата, скована запретами. Наслаждение… куда там… С тех пор как погибла моя девочка, я постоянно пытаюсь доказать себе, что не имею права на счастье. Переспать с вами ради вас – этому еще можно найти оправдание: я оказываю поддержку, жертвую собой, это почти нравственно. Но сделать то же ради себя… Брр. Мораль давно рехнулась. Получать удовольствие с человеком, которого даже не знаешь, – патология. Неврастения. Истерика. Фригидность – это когда мораль переспала с психологией. Если теряешь смысл жизни, но все-таки пытаешься жить, то чувствуешь себя виноватой. – Она вдруг осеклась, как будто испугавшись чего-то. – Боже мой, Мишель, я совсем забыла…

– Я тоже. Но так даже лучше. Янник хотела, чтобы я был далеко. Я оказался чуть дальше, чем рассчитывал, вот и все.

Тут появилось блюдо с закусками, но уже после пирожных – ни в какие ворота, и я сухо выговорил за это официанту:

– Полный бардак.

Тот лишь пожал плечами:

– Чего вы ждали, русский вечер…

Какая-то дама преклонных лет подошла попрощаться с Лидией, потому что назавтра уезжала в Зальцбург. Соня подвела прямо к нам трех музыкантов, и они сыграли для нас «Калинку». А я вдруг подумал, есть ли на свете что-либо более жалкое, не считая, конечно, солдатских портянок, чем участь цыганской песни.

– На самом деле это восточные немцы, – шепнула мне на ухо сияющая Соня. – Они перебрались через Стену под пулеметным огнем. Беженцы, как и мы.