Свет женщины

Она велела поднести им водки. Княгиня Голопупова интересовалась, где здесь дамская комната. На груди она держала маленького песика и была итальянкой. Соня мне рассказала, что ее муж трижды терял все свое состояние. Старый господин в колпаке внушительных размеров стал говорить мне про Кайзерлинга, Куденхофа-Калержи, Томаса Манна, а немецкий атташе по культуре подходил то к одной группе, то к другой и всех приглашал на прием в посольство Германии.

– Благодарю вас, но вы ошибаетесь, – объявил я, когда настала моя очередь. – Я не еврей.

Он, казалось, удивился, посмотрел на меня, будто не веря своим ушам, а Лидия расхохоталась. Француз с весьма холеной внешностью, в галстуке-бабочке, сказал мне, что никого здесь не знает и что его пригласили только потому, что он директор музыкальных театров. На этажерке была выставлена коллекция расписных яиц. Кто-то попросил тишины, и Соня прочла вслух телеграмму: Рубинштейн извиняется, что не смог приехать. Я не понимал, почему муж Лидии отсутствует на празднике, ведь это его день рождения. Может быть, здесь есть еще и другие гостиные, такие же, как эта, с толпой еще более приветливых гостей. С другими столами, цыганами, развлечениями, зеркалами. Как, вы уже уходите, дорогая? Постойте, я непременно должна вам представить… Она умирает, как хочет с вами познакомиться…

Я взял из рук Лидии бокал с шампанским, который она уже поднесла к губам.

– Как? Вам, значит, можно, а мне нет? Мне, между прочим, тоже нужно, для смелости.

– Через несколько часов мы уезжаем. Вам еще надо уладить кое-какие дела, я полагаю. Вы уже достаточно выпили.

– Вчера мой муж пытался выброситься из окна. А у него, кстати сказать, есть телохранитель, который не отходит от него ни на шаг. Здесь вопрос этики: нужно ли оставлять окно открытым или нет? И в какой момент мы более всего безжалостны? Не тогда ли, когда следуем своим принципам? И что значит «жизнь – это святое», если для самой жизни никто и ничто не свято? Я не имею права решать… Потому что теперь не знаю: если бы я помогла ему умереть, то сделала бы это для него или для себя…

Я отправился за шампанским и не без удовлетворения почувствовал себя наконец в гостях. Муж, у которого есть телохранитель, потому что он пытается выброситься из окна, в то время как все празднуют его день рождения; лучезарная мамаша, люто ненавидящая невестку; ай да тройка; директор музыкальных театров; седая женщина, помогающая другой умереть; попробуйте пирога, Мишенька, сама пекла; надо спасать Оперу; сегодня Ницца – место, куда старики приезжают в конце жизни, чтобы лечь в землю рядом со своими родителями; вы так умеете насмешить; представьте, я собрал все свое мужество и пошел смотреть, не поверите, пор-но-гра-фи-ю; не верю я в эти горячие источники, но, говорят, там есть красивые места для прогулок; несчастная Соня, какое мужество, железная воля…

Лидия стояла, прислонившись к стене, глаза у нее блестели: мы оба перебрали; я поставил бутылку и стаканы на пол.

– Так, думаю, теперь я уже могу туда пойти… Нет, не оставляйте меня, идемте вместе…

У выхода толпились люди, все прощались, чье-то пальто искало своего хозяина, поцелуи в обе щечки, созвонимся, приходите непременно, португальская девочка держит в руках ворох одежды, из-за которого видны только огромные глаза. Я прошел вслед за Лидией по коридору, вежливо пропуская к выходу уже одетых гостей.

– Лидочка… Ты считаешь, это разумно…

Она уже здесь, теребит на шее нить жемчуга. Улыбка стала жестче. Зато Лидия улыбалась не стесняясь. Что было в этой улыбке – печаль, обида или злость – не разобрать, слишком мало света в коридоре. Очевидно одно: эти две женщины отлично друг друга знают.

– Вы упрекали меня, что я не навещаю его, настояли, чтобы я пришла на этот вечер, а теперь полагаете, что мое присутствие…

– Уже поздно. Ален устал…

Я и забыл про время.

– Вы прекрасно знаете, что он почти не спит…

Соня светилась.

– Сегодня днем он немного вздремнул. Двадцать минут. Доктор Габо очень доволен… Но он еще такой нервный, и лучше бы…

Лидии стоило больших усилий сохранять спокойствие. Поэтому голос ее звучал по-детски:

– Может, это из-за того, что я не одна? Но он ведь никогда ничего не узнает.

– Из-за Мишеньки? Да нет, что ты…

– Что за манера переделывать все имена на русский лад, смешно даже…

– Иногда нужно и посмеяться, Лидочка, больше смеха, больше шуток, чтобы жить дальше. Нет, конечно, это не из-за нашего дорогого Мишеньки… – Ее взгляд топил меня в доброте. Вот что значит настоящая ненависть. – Напротив, Ален хочет, чтобы ты была счастлива, дорогая.

– Прекратите, Соня. И потом, откуда вы знаете? Он вам это сказал?

– Я его знаю. Я знаю своего сына.

– Ну конечно, сердце матери… Бред. Вы перебираете, Соня. Уже все в курсе, какая вы замечательная.

Соня улыбалась, теребя свой жемчуг:

– Я не сержусь на тебя, дорогая. Я понимаю. Ты очень несчастна.

– О да, мы здесь в храме всепрощения. Прощают Богу, прощают немцам, прощают русским, всем… Йом-кипур круглый год…